Читать рассказ уличный певец

Собрание сочинений

Год: 1928-2013
Автор: Эрнест Сетон-Томпсон
Жанр: приключения, книги о животных
Язык: Русский
Формат: DjVu/PDF/FB2
Качество: Отсканированные страницы + слой распознанного текста, отсканированные страницы, распознанный текст без ошибок (OCR)
Описание: Сетон (Seton) Томпсон Эрннст (1860–1946)
Канадский писатель, натуралист, художник-анималист. Родился в 1860 году Саут-Шилдс (графство Дарем, Англия). Детство и юность провел в Канаде, с 1890 по 1896 изучал изобразительное искусство в Париже, известность в США и Канаде принесла ему серия рассказов с собственными иллюстрациями о диких животных и жизни леса. Природу он воспринимал скорее романтически, как писатель. Книги Сетона «Маленькие дикари» (1903), «Дикие животные, как я их знаю» (1898), «Судьба гонимых» (1901), соединив приключенческий сюжет и уроки природоведения, отвечали вкусам североамериканцев, выраставших с мечтой о встречах с индейцами и жизни на природе. Сетон написал и проиллюстрировал более 50 таких книг и прочитал более 3 тысяч публичных лекций. В 1910–1915 возглавлял военно-спортивную организацию «Бойскауты Америки». В 1940 выпустил автобиографию «По следам художника-натуралиста». Умер Сетон в Санта-Фе (шт. Нью-Мексико) 3 сентября 1946.

* – отсканировано и распознано Pretenders.

Раздача обновлена 29.11.2018. Добавлено 12 книг и журнальные публикации
Раздача обновлена 25.07.2019 Добавлена 1 книга и диафильм
Раздача обновлена 10.07.2021 Добавлена 1 книга, ещё одна заменена файлом с лучшим качетсвом. Благодарю vseslavur-lux за помощь.

История бультерьера

1

Я увидел его впервые в сумерках.

Рано утром я получил телеграмму от своего школьного товарища Джека:

«Посылаю тебе замечательного щенка. Будь вежлив с ним. Невежливых он не любит».

У Джека такой характер, что он мог прислать мне адскую машину или бешеного хорька вместо щенка, поэтому я дожидался посылки с некоторым любопытством. Когда она прибыла, я увидел, что на ней написано: «Опасно». Изнутри при малейшем движении доносилось ворчливое повизгиванье. Заглянув в заделанное решеткой отверстие, я увидел не тигренка, а всего-навсего маленького белого бультерьера. Он старался укусить меня и все время сварливо рычал. Рычанье его было мне неприятно. Собаки умеют рычать на два лада: низким, грудным голосом — это вежливое предупреждение или исполненный достоинства ответ, и громким, высоким ворчаньем — это последнее слово перед нападением. Как любитель собак, я думал, что умею управлять ими. Поэтому, отпустив носильщика, я достал перочинный нож, молоток, топорик, ящик с инструментами, кочергу и сорвал решетку. Маленький бесенок грозно рычал при каждом ударе молотка и, как только я повернул ящик набок, устремился прямо к моим ногам. Если бы только его лапка не запуталась в проволочной сетке, мне пришлось бы плохо. Я вскочил на стол, где он не мог меня достать, и попытался урезонить его. Я всегда был сторонником разговоров с животными. Я утверждаю, что они улавливают общий смысл нашей речи и наших намерений, хотя бы даже и не понимая слов. Но этот щенок, по-видимому, считал меня лицемером и презрительно отнесся к моим заискиваниям. Сперва он уселся под столом, зорко глядя во все стороны, не появится ли пытающаяся спуститься нога. Я был вполне уверен, что мог бы привести его к повиновению взглядом, но мне никак не удавалось взглянуть ему в глаза, и поэтому я оставался на столе. Я человек хладнокровный. Ведь я представитель фирмы, торгующей железным товаром, а наш брат вообще славится присутствием духа, уступая разве только господам, торгующим готовым платьем.

Итак, я достал сигару и закурил, сидя по-турецки на столе, в то время как маленький деспот дожидался внизу моих ног. Затем я вынул из кармана телеграмму и перечел ее: «Замечательный щенок. Будь вежлив с ним. Невежливых он не любит». Думаю, что мое хладнокровие успешно заменило в этом случае вежливость, ибо полчаса спустя рычанье затихло. По прошествии часа он уже не бросался на газету, осторожно спущенную со стола для испытания его чувств. Возможно, что раздражение, вызванное клеткой, немного улеглось. А когда я зажег третью сигару, он проковылял к камину и улегся там, впрочем, не забывая меня — на это я не мог пожаловаться. Один его глаз все время следил за мной. Я же следил обоими глазами не за ним, а за его коротким хвостиком. Если бы этот хвост хоть единый раз дернулся в сторону, я почувствовал бы, что победил. Но хвостик оставался неподвижным. Я достал книжку и продолжал сидеть на столе до тех пор, пока не затекли ноги и начал гаснуть огонь в камине. К десяти часам стало прохладно, а в половине одиннадцатого огонь совсем потух. Подарок моего друга встал на ноги и, позевывая, потягиваясь, отправился ко мне под кровать, где лежал меховой половик. Легко переступив со стола на буфет и с буфета на камин, я также достиг постели и, без шума раздевшись, ухитрился улечься, не встревожив своего повелителя. Не успел я еще заснуть, когда услышал легкое царапанье и почувствовал, что кто-то ходит по кровати, затем по ногам. Снап [snap — «хвать», «щелк» (англ.)], по-видимому, нашел, что внизу слишком холодно.

Он свернулся у меня в ногах очень неудобным для меня образом. Но напрасно было бы пытаться устроиться поуютнее, потому что, едва я пробовал двинуться, он вцеплялся в мою ногу с такой яростью, что только толстое одеяло спасало меня от тяжкого увечья.

Прошел целый час, прежде чем мне удалось так расположить ноги, передвигая их каждый раз на волосок, что можно было наконец уснуть. В течение ночи я несколько раз был разбужен гневным рычаньем щенка — быть может, потому, что осмеливался шевелить ногой без его разрешения, но, кажется, также и за то, что позволял себе изредка храпеть.

Утром я хотел встать раньше Снапа. Видите ли, я назвал его Снапом… Полное его имя было Джинджерснап [gingersnap — хрустящий пряник с имбирем (англ.)]. Некоторым собакам с трудом приискиваешь кличку, другим же не приходится придумывать клички — они как-то являются сами собой.

Итак, я хотел встать в семь часов. Снап предпочел отложить вставанье до восьми, поэтому мы встали в восемь. Он разрешил мне затопить камин и позволил одеться, ни разу не загнав меня на стол. Выходя из комнаты и собираясь завтракать, я заметил:

— Снап, друг мой, некоторые люди стали бы воспитывать тебя побоями, но мне кажется, что мой план лучше. Теперешние доктора рекомендуют систему лечения, которая называется «оставлять без завтрака». Я испробую ее на тебе.

Было жестоко весь день не давать ему еды, но я выдержал характер. Он расцарапал всю дверь, и мне потом пришлось заново красить ее, но зато к вечеру он охотно согласился взять из моих рук немного пищи.

Не прошло и недели, как мы уже были друзьями. Теперь он спал у меня на кровати, не пытаясь искалечить меня при малейшем движении. Система лечения, которая называлась «оставлять без завтрака», сделала чудеса, и через три месяца нас нельзя было разлить водой.

Казалось, чувство страха было ему незнакомо. Когда он встречал маленькую собачку, он не обращал на нее никакого внимания, но стоило появиться здоровому псу, как он струной натягивал свой обрубленный хвост и принимался прохаживаться вокруг него, презрительно шаркая задними ногами и поглядывая на небо, на землю, вдаль — куда угодно, за исключением самого незнакомца, отмечая его присутствие только частым рычаньем на высоких нотах. Если незнакомец не спешил удалиться, начинался бой. После боя незнакомец в большинстве случаев удалялся с особой готовностью. Случалось и Снапу быть побитым, но никакой горький опыт не мог вселить в него и крупицы осторожности.

Однажды, катаясь в извозчичьей карете во время собачьей выставки, Снап увидел слоноподобного сенбернара на прогулке. Его размеры вызвали восторг щенка, он стремглав ринулся из окна кареты и сломал себе ногу.

У него не было чувства страха. Он не был похож ни на одну из известных мне собак. Например, если случалось мальчику швырнуть в него камнем, он тотчас же пускался бежать, но не от мальчика, а к нему. И если мальчик снова швырял камень, Снап немедленно разделывался с ним, чем приобрел всеобщее уважение. Только я и рассыльный нашей конторы умели видеть его хорошие стороны. Только нас двоих он считал достойными своей дружбы. К половине лета Карнеджи, Вандербильдт и Астор [три американских миллиардера], вместе взятые, не могли бы собрать достаточно денег, чтобы купить у меня моего маленького Снапа.

2

Хотя я не был коммивояжером, тем не менее моя фирма, в которой я служил, отправила меня осенью в путешествие, и Снап остался вдвоем с квартирной хозяйкой. Они не сошлись характерами. Он ее презирал, она его боялась, оба они ненавидели друг друга.

Я был занят сбытом проволоки в северных штатах. Получавшиеся на мое имя письма доставлялись мне раз в неделю. В этих письмах моя хозяйка постоянно жаловалась мне на Снапа.

Прибыв в Мендозу, в Северной Дакоте, я нашел хороший сбыт для проволоки. Разумеется, главные сделки я заключал с крупными торговцами, но я потолкался среди фермеров, чтобы получить от них практические указания, и таким образом познакомился с фермой братьев Пенруф.

Нельзя побывать в местности, где занимаются скотоводством, и не услышать о злодеяниях какого-нибудь лукавого и смертоносного волка. Прошло то время, когда волки попадались на отраву. Братья Пенруф, как и все разумные ковбои, отказались от отравы и капканов и принялись обучать разного рода собак охоте на волка, надеясь не только избавить окрестности от врагов, но и позабавиться.

Гончие собаки оказались слишком добродушными для решительной борьбы, датские доги — чересчур неуклюжими, а борзые не могли преследовать зверя, не видя его. Каждая порода имела какой-нибудь роковой недостаток. Ковбои надеялись добиться толку с помощью смешанной своры, и когда меня пригласили на охоту, я очень забавлялся разнообразием участвовавших в ней собак. Было там немало ублюдков, но встречались также и чистокровные собаки — между прочим, несколько русских волкодавов, стоивших, наверно, уйму денег.

Гилтон Пенруф, старший из братьев, необычайно гордился ими и ожидал от них великих подвигов.

— Борзые слишком тонкокожи для волчьей охоты, доги — медленно бегают, но, увидите, полетят клочья, когда вмешаются мои волкодавы.

Таким образом, борзые предназначались для гона, доги — для резерва, а волкодавы — для генерального сражения. Кроме того, припасено было две-три гончих, которые должны были своим тонким чутьем выслеживать зверя, если его потеряют из виду.

Славное было зрелище, когда мы двинулись в путь между холмами в ясный октябрьский день! Воздух был прозрачен и чист, и, несмотря на позднее время года, не было ни снега, ни мороза. Кони ковбоев слегка горячились и раза два показали мне, каким образом они избавляются от своих седоков.

Мы заметили на равнине два-три серых пятна, которые были, по словам Гилтона, волками или шакалами. Свора понеслась с громким лаем. Но поймать им никого не удалось, хотя они носились до самого вечера. Только одна из борзых догнала волка и, получив рану в плечо, отстала.

— Мне кажется, Гилт, что от твоих волкодавов мало будет толку, — сказал Гарвин, младший из братьев. — Я готов стоять за маленького черного дога против всех остальных, хотя он простой ублюдок.

— Ничего не пойму! — проворчал Гилтон. — Даже шакалам никогда не удавалось улизнуть от этих борзых, не то что волкам. Гончие — также превосходные — выследят хоть трехдневный след. А доги могут справиться даже с медведем.

— Не спорю, — сказал отец, — твои собаки могут гнать, могут выслеживать и могут справиться с медведем, но дело в том, что им неохота связываться с волком. Вся окаянная свора попросту трусит. Я много бы дал, чтобы вернуть уплаченные за них деньги.

Так они толковали, когда я распростился с ними и уехал дальше.

Борзые были сильны и быстроноги, но вид волка, очевидно, наводил ужас на всех собак. У них не хватало духа помериться с ним силами, и невольно воображение переносило меня к бесстрашному щенку, разделявшему мою постель в течение последнего года. Как мне хотелось, чтобы он был здесь! Неуклюжие гиганты получили бы руководителя, которого никогда не покидает смелость.

На следующей моей остановке, в Бароке, я получил с почты пакет, заключавший два послания от моей хозяйки: первое — с заявлением, что «эта подлая собака безобразничает в моей комнате», другое, еще более пылкое, — с требованием немедленного удаления Снапа.

«Почему бы не выписать его в Мендозу? — подумал я. — Всего двадцать часов пути. Пенруфы будут рады моему Снапу».

3

Следующая моя встреча с Джинджерснапом вовсе не настолько отличалась от первой, как можно было ожидать. Он бросился на меня, притворялся, что хочет укусить, непрерывно ворчал. Но ворчанье было грудное, басистое, а обрубок хвоста усиленно подергивался.

Пенруфы несколько раз затевали волчью охоту, с тех пор как я жил у них, и были вне себя от неизменных неудач. Собаки почти каждый раз поднимали волка, но никак не могли покончить с ним, охотники же ни разу не находились достаточно близко, чтобы узнать, почему они трусят.

Старый Пенруф был теперь вполне убежден, что «во всем негодном сброде нет ни одной собаки, способной потягаться хотя бы с кроликом».

На следующий день мы вышли на заре — те же добрые лошади, те же отличные ездоки, те же большие сизые, желтые и рябые собаки. Но, кроме того, с нами была маленькая белая собачка, все время льнувшая ко мне и знакомившая со своими зубами не только собак, но и лошадей, когда они осмеливались ко мне приблизиться. Кажется, Снап перессорился с каждым человеком, собакой и лошадью по соседству.

Мы остановились на вершине большого плоскоголового холма. Вдруг Гилтон, осматривавший окрестности в бинокль, воскликнул:

— Вижу его! Вот он идет к ручью, Скелл. Должно быть, это шакал.

Теперь надо было заставить и борзых увидеть добычу. Это нелегкое дело, так как они не могут смотреть в бинокль, а равнина покрыта кустарником выше собачьего роста.

Тогда Гилтон позвал: «Сюда, Дандер!» — и выставил ногу вперед. Одним проворным прыжком Дандер взлетел на седло и стал там, балансируя на лошади, между тем как Гилтон настойчиво показывал ему:

— Вон он, Дандер, смотри! Куси, куси его, там, там!

Дандер усиленно всмотрелся в точку, указываемую хозяином, затем, должно быть, увидел что-то, ибо с легким тявканьем соскочил на землю и бросился бежать. Другие собаки последовали за ним. Мы поспешили им вслед, однако значительно отставая, так как почва была изрыта оврагами, барсучьими норами, покрыта камнями, кустарником. Слишком быстрая скачка могла окончиться печально.

Итак, все мы отстали; я же, человек, непривычный к седлу, отстал больше всех. Время от времени мелькали собаки, то скакавшие по равнине, то слетавшие в овраг, с тем чтобы немедленно появиться с другой стороны. Признанным вожаком был борзой Дандер, и, взобравшись на следующий гребень, мы увидели всю картину охоты: шакал, летящий вскачь, собаки, бегущие на четверть мили сзади, но, видимо, настигавшие его. Когда мы в следующий раз увидели их, шакал был бездыханен, и все собаки сидели вокруг него, исключая двух гончих и Джинджерснапа.

— Опоздали к пиру! — заметил Гилтон, взглянув на отставших гончих. Затем с гордостью потрепал Дандера: — Все-таки, как видите, не потребовалось вашего щенка!

— Скажи пожалуйста, какая смелость: десять больших собак напали на маленького шакала! — насмешливо заметил отец. — Погоди, дай нам встретить волка.

На следующий день мы снова отправились в путь.

Поднявшись на холм, мы увидели движущуюся серую точку. Движущаяся белая точка означает антилопу, красная — лисицу, а серая — волка или шакала. Волк это или шакал, определяют по хвосту. Висячий хвост принадлежит шакалу, поднятый кверху — ненавистному волку.

Как и вчера, Дандеру показали добычу, и он, как и вчера, повел за собой пеструю стаю — борзых, волкодавов, гончих, догов, бультерьера и всадников. На миг мы увидели погоню: без сомнения, это был волк, двигавшийся длинными прыжками впереди собак. Почему-то мне показалось, что передовые собаки не так быстро бегут, как тогда, когда они гнались за шакалом. Что было дальше, никто не видел. Собаки вернулись обратно одна за другой, а волк исчез.

Насмешки и попреки посыпались теперь на собак.

— Эх! Струсили, попросту струсили! — с отвращением проговорил отец. — Свободно могли нагнать его, но чуть только он повернул на них, они удрали. Тьфу!

— А где же он, несравненный, бесстрашный терьер? — спросил Гилтон презрительно.

— Не знаю, — сказал я. — Вероятнее всего, он и не видел волка. Но если когда-нибудь увидит — бьюсь об заклад, он изберет победу или смерть.

В эту ночь вблизи фермы волк зарезал нескольких коров, и мы еще раз снарядились на охоту.

Началось приблизительно так же, как накануне. Уже много позже полудня мы увидели серого молодца с поднятым хвостом не дальше как за полмили. Гилтон посадил Дандера на седло. Я последовал его примеру и подозвал Снапа. Его лапки были так коротки, что вспрыгнуть на спину лошади он не мог. Наконец он вскарабкался с помощью моей ноги. Я показывал ему волка и повторял «Куси, куси!» до тех пор, пока он в конце концов не приметил зверя и не бросился со всех ног вдогонку за уже бежавшими борзыми.

Погоня шла на этот раз не чащей кустарника, вдоль реки, а открытой равниной. Мы поднялись все вместе на плоскогорье и увидели погоню как раз в ту минуту, когда Дандер настиг волка и рявкнул у него за спиной. Серый повернулся к нему для боя, и перед нами предстало славное зрелище. Собаки подбегали по две и по три, окружая волка кольцом и лая на него, пока не налетел последним маленький белый песик. Этот не стал тратить времени на лай, а ринулся, прямо к горлу волка, промахнулся, однако успел вцепиться ему в нос. Тогда десять больших собак сомкнулись над волком, и две минуты спустя он был мертв. Мы мчались вскачь, чтобы не упустить развязки, и хоть издали, но явственно рассмотрели, что Снап оправдал мою рекомендацию.

Теперь настал мой черед похваляться. Снап показал им, как ловят волков, и наконец-то мендозская свора доконала волка без помощи людей.

Было два обстоятельства, несколько омрачивших торжество победы: во-первых, это был молодой волк, почти волчонок. Вот почему он сдуру бросился бежать по равнине. А во-вторых, Снап был ранен — у него была глубокая царапина на плече.

Когда мы с торжеством двинулись в обратный путь, я заметил, что он прихрамывает.

— Сюда! — крикнул я. — Сюда, Снап!

Он раза два попытался вскочить на седло, но не мог.

— Дайте мне его сюда, Гилтон, — попросил я.

— Благодарю покорно. Можете сами возиться со своей гремучей змеей, — ответил Гилтон, так как всем теперь было известно, что связываться со Снапом небезопасно.

— Сюда, Снап, бери! — сказал я, протягивая ему хлыст.

Он ухватился за него зубами, и таким образом я поднял его на седло и доставил домой. Я ухаживал за ним, как за ребенком. Он показал этим ковбоям, кого не хватает в их своре. У гончих прекрасные носы, у борзых быстрые ноги, волкодавы и доги — силачи, но все они ничего не стоят, потому что мужество есть только у бультерьера. В этот день ковбои разрешили волчий вопрос, что вы увидите сами, если побываете в Мендозе, ибо в каждой из местных свор теперь имеется свой бультерьер.

4

На следующий день была годовщина появления у меня Снапа. Погода стояла ясная, солнечная. Снега еще не было. Ковбои снова собрались на волчью охоту. К всеобщему разочарованию, рана Снапа не заживала. Он спал, по обыкновению, у меня в ногах, и на одеяле оставались следы крови. Он, конечно, не мог участвовать в травле. Решили отправиться без него. Его заманили в амбар и заперли там. Затем мы отправились в путь. Все отчего-то предчувствовали недоброе. Я знал, что без моей собаки мы потерпим неудачу, но не воображал, как она будет велика.

Мы забрались уже далеко, блуждая среди холмов, как вдруг, мелькая в кустарнике, примчался за нами вдогонку белый мячик. Минуту спустя к моей лошади подбежал Снап, ворча и помахивая обрубком хвоста. Я не мог отправить его обратно, так как он ни за что не послушался бы. Рана его имела скверный вид. Подозвав его, я протянул ему хлыст и поднял на седло, «Здесь, — подумал я, — ты просидишь до возвращения домой». Но не тут-то было. Крик Гилтона «ату, ату!» известил нас, что он увидел волка. Дандер и Райл, его соперник, оба бросились вперед, столкнулись и упали вместе, растянувшись на земле. Между тем Снап, зорко приглядываясь, высмотрел волка, и не успел я оглянуться, как он уже соскочил с седла, и понесся зигзагами, вверх, вниз, над кустарником, под кустарником, прямо на врага. В течение нескольких минут он вел за собой всю свору. Недолго, конечно. Большие борзые увидели движущуюся точку, и по равнине вытянулась длинная цепь собак. Травля обещала быть интересной, так как волк был совсем недалеко и собаки мчались во всю прыть.

— Они свернули в Медвежий овраг! — крикнул Гарвин. — За мной! Мы можем выйти им наперерез!

Итак, мы повернули обратно и быстро поскакали по северному склону холма, в то время как погоня, по-видимому, двигалась вдоль южного склона.

Мы поднялись на гребень и готовились уже спуститься, когда Гилтон крикнул:

— Он здесь! Мы наткнулись прямо на него.

Гилтон соскочил с лошади, бросил поводья и побежал вперед. Я сделал то же. Навстречу нам по открытой поляне, переваливаясь, бежал большой волк. Голова его была опущена, хвост вытянут по прямой линии, а в пятидесяти шагах за ним мчался Дандер, несясь, как ястреб над землей, вдвое быстрее, чем волк. Минуту спустя борзой пес настиг его и рявкнул, но попятился, как только волк повернулся к нему. Они находились теперь как раз под нами, не дальше как в пятидесяти футах. Гарвин достал револьвер, но Гилтон, к несчастью, остановил его:

— Нет, нет! Посмотрим, что будет.

Через мгновение примчалась вторая борзая, затем одна за другой и остальные собаки. Каждая неслась, горя яростью и жаждой крови, готовая тут же разорвать серого на части. Но каждая поочередно отступала в сторону и принималась лаять на безопасном расстоянии. Минуты две погодя подоспели и русские волкодавы — славные, красивые псы. Издали они, без сомнения, желали ринуться прямо на старого волка. Но бесстрашный его вид, мускулистая шея, смертоносные челюсти устрашили их задолго до встречи с ним, и они также примкнули к общему кругу, в то время как затравленный бандит поворачивался то в одну сторону, то в другую, готовый сразиться с каждой из них и со всеми вместе.

Вот появились и доги, грузные твари, каждая такого же веса, как волк. Их тяжелое дыхание переходило в угрожающий хрип, по мере того как они надвигались, готовые разорвать волка в клочья. Но как только они увидели его вблизи — угрюмого, бесстрашного, с мощными челюстями, с неутомимыми лапами, готового умереть, если надо, но уверенного в том, что умрет не он один, — эти большие доги, все трое, почувствовали, подобно остальным, внезапный прилив застенчивости: да, да, они бросятся на него немного погодя, не сейчас, а как только переведут дух. Волка они, конечно, не боятся. Голоса их звучали отвагой. Они хорошо знали, что несдобровать первому, кто сунется, но это все равно, только не сейчас. Они еще немного полают, чтобы подбодрить себя.

В то время как десять больших псов праздно метались вокруг безмолвного зверя, в дальнем кустарнике послышался шорох. Затем скачками пронесся белоснежный резиновый мячик, вскоре превратившийся в маленького бультерьера. Снап, медленно бегущий и самый маленький из своры, примчался, тяжело дыша — так тяжело, что, казалось, он задыхается, и подлетел прямо к кольцу вокруг хищника, с которым никто не дерзал сразиться. Заколебался ли он? Ни на мгновение. Сквозь кольцо лающих собак он бросился напролом к старому деспоту холмов, целясь прямо в глотку. И волк ударил его с размаху своими двадцатью клыками. Однако малыш бросился на него вторично, и что произошло тогда, трудно сказать. Собаки смешались. Мне почудилось, что я увидел, как маленький белый пес вцепился в нос волка, на которого сейчас напала вся свора. Мы не могли помочь собакам, но они и не нуждались в нас. У них был вожак несокрушимой смелости, и когда битва наконец закончилась, перед нами на земле лежали волк — могучий гигант — и вцепившаяся в его нос маленькая белая собачка.

Мы стояли вокруг, готовые вмешаться, но лишенные возможности это сделать. Наконец все было кончено: волк был мертв. Я окликнул Снапа, но он не двинулся. Я наклонился к нему.

— Снап, Снап, все кончено, ты убил его! — Но песик был неподвижен. Теперь только увидел я две глубокие раны на его теле. Я попытался приподнять его: — Пусти, старина: все кончено!

Он слабо заворчал и отпустил волка.

Грубые скотоводы стояли вокруг него на коленях, и старый Пенруф пробормотал дрогнувшим голосом:

— Лучше бы у меня пропало двадцать быков!

Я взял Снапа на руки, назвал его по имени и погладил по голове. Он слегка заворчал, как видно, на прощание, лизнул мне руку и умолк навсегда.

Печально возвращались мы домой. С нами была шкура чудовищного волка, но она не могла нас утешить. Мы похоронили неустрашимого Снапа на холме за фермой. Я слышал при этом, как стоящий рядом Пенруф пробормотал:

— Вот это действительно храбрец! Без храбрости в нашем деле недалеко уйдешь.

Тема

Иван Сергеевич Тургенев ПЕВЦЫ

Небольшое сельцо Колотовка, принадлежавшее некогда помещице, за лихой и бойкий нрав прозванной в околотке Стрыганихой (настоящее имя ее осталось неизвестным), а ныне состоящее за каким-то петербургским немцем, лежит на скате голого холма, сверху донизу рассеченного страшным оврагом, который, зияя как бездна, вьется, разрытый и размытый, по самой середине улицы и пуще реки, — через реку можно по крайней мере навести мост, — разделяет обе стороны бедной деревушки. Несколько тощих ракит боязливо спускаются по песчаным его бокам; на самом дне, сухом и желтом, как медь, лежат огромные плиты глинистого камня. Невеселый вид, нечего сказать, — а между тем всем окрестным жителям хорошо известна дорога в Колотовку: они ездят туда охотно в часто.

У самой головы оврага, в нескольких шагах от той точки, где он начинается узкой трещиной, стоит небольшая четвероугольная избушка, стоит одна, отдельно от других. Она крыта соломой, с трубой; одно окно, словно зоркий глаз, обращено к оврагу и в зимние вечера, освещенное изнутри, далеко виднеется в тусклом тумане мороза и не одному проезжему мужичку мерцает путеводной звездою. Над дверью избушки прибита голубая дощечка: эта избушка — кабак, прозванный «Притынным».[1] В этом кабаке вино продается, вероятно, не дешевле положенной цены, но посещается он гораздо прилежнее, чем все окрестные заведения такого же рода. Причиной этому целовальник Николай Иваныч.

Николай Иваныч — некогда стройный, кудрявый и румяный парень, теперь же необычайно толстый, уже поседевший мужчина с заплывшим лицом, хитро-добродушными глазками и жирным лбом, перетянутым морщинами, словно нитками, — уже более двадцати лет проживает в Колотовке. Николай Иваныч человек расторопный и сметливый, как большая часть целовальников. Не отличаясь ни особенной любезностью, ни говорливостью, он обладает даром привлекать и удерживать у себя гостей, которым как-то весело сидеть перед его стойкой, под спокойным и приветливым, хотя зорким взглядом флегматического хозяина. У него много здравого смысла; ему хорошо знаком и помещичий быт, и крестьянский, и мещанский; в трудных случаях он мог бы подать неглупый совет, но, как человек осторожный и эгоист, предпочитает оставаться в стороне и разве только отдаленными, словно без всякого намерения произнесенными намеками наводит своих посетителей — и то любимых им посетителей — на путь истины. Он знает толк во всем, что важно или занимательно для русского человека: в лошадях и в скотине, в лесе, в кирпичах, в посуде, в красном товаре и в кожевенном, в песнях и в плясках. Когда у него нет посещения, он обыкновенно сидит, как мешок, на земле перед дверью своей избы, подвернув под себя свои тонкие ножки, и перекидывается ласковыми словцами со всеми прохожими. Много видал он на своем веку, пережил не один десяток мелких дворян, заезжавших к нему за «очищенным», знает все, что делается на сто верст кругом, и никогда не пробалтывается, не показывает даже виду, что ему и то известно, чего не подозревает самый проницательный становой. Знай себе помалчивает, да посмеивается, да стаканчиками пошевеливает. Его соседи уважают: штатский генерал Щередетенко, первый по чину владелец в уезде, всякий раз снисходительно ему кланяется, когда проезжает мимо его домика. Николай Иваныч человек со влиянием: он известного конокрада заставил возвратить лошадь, которую тот свел со двора у одного из его знакомых, образумил мужиков соседней деревни, не хотевших принять нового управляющего, и т.д. Впрочем, не должно думать, чтобы он это делал из любви к справедливости, из усердия к ближним — нет! Он просто старается предупредить все то, что может как-нибудь нарушить его спокойствие. Николай Иваныч женат, и дети у него есть. Жена его, бойкая, востроносая и быстроглазая мещанка, в последнее время тоже несколько отяжелела телом, подобно своему мужу. Он во всем на нее полагается, и деньги у ней под ключом. Пьяницы-крикуны ее боятся; она их не любит: выгоды от них мало, а шуму много; молчаливые, угрюмые ей скорее по сердцу. Дети Николая Иваныча еще малы; первые все перемерли, но оставшиеся пошли в родителей: весело глядеть на умные личики этих здоровых ребят.

Был невыносимо жаркий июльский день, когда я, медленно передвигая ноги, вместе с моей собакой поднимался вдоль Колотовского оврага в направлении Притынного кабачка. Солнце разгоралось на небе, как бы свирепея; парило и пекло неотступно; воздух был весь пропитан душной пылью. Покрытые лоском грачи и вороны, разинув носы, жалобно глядели на проходящих, словно прося их участья; одни воробьи не горевали и, распуша перышки, еще яростнее прежнего чирикали и дрались по заборам, дружно взлетали с пыльной дороги, серыми тучками носились над зелеными конопляниками. Жажда меня мучила. Воды не было близко в Колотовке, как и во многих других степных деревнях, мужики, за неименьем ключей и колодцев, пьют какую-то жидкую грязцу из пруда… Но кто же назовет это отвратительное пойло водою? Я хотел спросить у Николая Иваныча стакан пива или квасу.

Признаться сказать, ни в какое время года Колотовка не представляет отрадного зрелища; но особенно грустное чувство возбуждает она, когда июльское сверкающее солнце своими неумолимыми лучами затопляет и бурые полуразметанные крыши домов, и этот глубокий овраг, и выжженный, запыленный выгон, по которому безнадежно скитаются худые, длинноногие курицы, и серый осиновый сруб с дырами вместо окон, остаток прежнего барского дома, кругом заросший крапивой, бурьяном и полынью, и покрытый гусиным пухом, черный, словно раскаленный пруд, с каймой из полувысохшей грязи и сбитой набок плотиной, возле которой на мелко истоптанной, пепеловидной земле овцы, едва дыша и чихая от жара, печально теснятся друг к дружке и с унылым терпеньем наклоняют головы как можно ниже, как будто выжидая, когда ж пройдет наконец этот невыносимый зной. Усталыми шагами приближался я к жилищу Николая Иваныча, возбуждая, как водится, в ребятишках изумление, доходившее до напряженно-бессмысленного созерцания, в собаках — негодование, выражавшееся лаем, до того хриплым и злобным, что, казалось, у них отрывалась вся внутренность, и они сами потом кашляли и задыхались, — как вдруг на пороге кабачка показался мужчина высокого роста, без шапки, во фризовой шинели, низко подпоясанной голубым кушачком. На вид он казался дворовым; густые седые волосы в беспорядке вздымались над сухим и сморщенным его лицом. Он звал кого-то, торопливо действуя руками, которые, очевидно, размахивались гораздо далее, чем он сам того желал. Заметно было, что он уже успел выпить.

— Иди, иди же! — залепетал он, с усилием поднимая густые брови, — иди, Моргач, иди! Экой ты, братец, ползешь, право слово. Это нехорошо, братец. Тут ждут тебя, а ты вот ползешь… Иди.

— Ну, иду, иду, — раздался дребезжащий голос, и из-за избы направо показался человек низенький, толстый и хромой. На нем была довольно опрятная суконная чуйка, вдетая на один рукав; высокая остроконечная шапка, прямо надвинутая на брови, придавала его круглому, пухлому лицу выражение лукавое и насмешливое. Его маленькие желтые глазки так и бегали, с тонких губ не сходила сдержанная, напряженная улыбка, а нос, острый и длинный, нахально выдвигался вперед, как руль. — Иду, любезный, — продолжал он, ковыляя в направлении питейного заведенья, — зачем ты меня зовешь?.. Кто меня ждет?

— Зачем я тебя зову? — сказал с укоризной человек во фризовой шинели. — Экой ты, Моргач, чудной, братец: тебя зовут в кабак, а ты еще спрашиваешь, зачем. А ждут тебя все люди добрые: Турок-Яшка, да Дикий-Барин, да рядчик с Жиздры. Яшка-то с рядчиком об заклад побились: осьмуху пива поставили — кто кого одолеет, лучше споет то есть… понимаешь?

— Яшка петь будет? — с живостью проговорил человек, прозванный Моргачом. — И ты не врешь, Обалдуй?

— Я не вру, — с достоинством отвечал Обалдуй, — а ты брешешь. Стало быть, будет петь, коли об заклад побился, божья коровка ты этакая, плут ты этакой, Моргач!

— Ну, пойдем, простота, — возразил Моргач.

— Ну, поцелуй же меня по крайней мере, душа ты моя, — залепетал Обалдуй, широко раскрыв объятия.

— Вишь, Езоп изнеженный, — презрительно ответил Моргач, отталкивая его локтем, и оба, нагнувшись, вошли в низенькую дверь.

Слышанный мною разговор сильно возбудил мое любопытство. Уже не раз доходили до меня слухи об Яшке-Турке как о лучшем певце в околотке, и вдруг мне представился случай услышать его в состязании с другим мастером. Я удвоил шаги и вошел в заведение.

Вероятно, не многие из моих читателей имели случай заглядывать в деревенские кабаки; но наш брат, охотник, куда не заходит! Устройство их чрезвычайно просто. Они состоят обыкновенно из темных сеней и белой избы, разделенной надвое перегородкой, за которую никто из посетителей не имеет права заходить. В этой перегородке, над широким дубовым столом, проделано большое продольное отверстие. На этом столе, или стойке продается вино. Запечатанные штофы разной величины рядком стоят на полках, прямо против отверстия. В передней части избы, предоставленной посетителям, находятся лавки, две-три пустые бочки, угловой стол. Деревенские кабаки большей частью довольно темны, и почти никогда не увидите вы на их бревенчатых стенах каких-нибудь ярко раскрашенных лубочных картин, без которых редкая изба обходится.

Следующая → Перейти к странице Автор книги Иван Тургенев

Небольшое село Колотовка лежит на скате голого холма, рассечённого глубоким оврагом, который вьётся по самой середине улицы. В нескольких шагах от начала оврага стоит небольшая четырёх­угольная избушка, крытая соломой. Это — кабак «Притынный». Посещается он гораздо охотней, чем остальные заведения, и причиной этому — целовальник Николай Иваныч. Этот необычайно толстый, поседевший мужчина с заплывшим лицом и хитро-добродушными глазками уже более 20-ти лет проживает в Колотовке. Не отличаясь ни особой любезностью, ни говорливостью, он обладает даром привлекать гостей и знает толк во всём, что интересно русскому человеку. Ему известно обо всём, что происходит в округе, но он никогда не пробалтывается.

Продолжение после рекламы:

У соседей Николай Иваныч пользуется уважением и влиянием. Он женат, и дети у него есть. Жена его — бойкая, востроносая и быстроглазая мещанка, Николай Иваныч во всём на неё полагается, а пьяницы-крикуны её боятся. Дети Николая Иваныча пошли в родителей — умные и здоровые ребята.

Был жаркий июльский день, когда я, мучимый жаждой, подошёл к Притынному кабачку. Вдруг на пороге кабачка показался седой мужчина высокого роста и начал кого-то подзывать, махая руками. Ему отозвался низенький, толстый и хромой человек с лукавым выражением лица по прозвищу Моргач. Из разговора между Моргачом и его приятелем Обалдуем я понял, что в кабачке затевается соревнование певцов. Лучший в околотке певец Яшка Турок покажет своё мастерство.

В кабачке уже собралось довольно много народу, в том числе и Яшка, худой и стройный человек лет 23-х с большими серыми глазами и светло-русыми кудрями. Возле него стоял широкоплечий мужчина лет 40-ка с чёрными блестящими волосами и со свирепо-задумчивым выражением на татарском лице. Звали его Диким Барином. Напротив него сидел соперник Яшки — рядчик из Жиздры, плотный, невысокий мужчина лет 30-ти, рябой и курчавый, с тупым носом, карими глазками и жидкой бородкой. Распоряжался действом Дикий Барин.

Брифли существует благодаря рекламе:

Прежде, чем описывать соревнование, хочу сказать несколько слов о собравшихся в кабачке. Евграф Иванов, или Обалдуй, был загулявший холостяк. Он не умел ни петь, ни плясать, но ни одна попойка не обходилась без него — его присутствие переносили как неизбежное зло. Прошлое Моргача было неясным, знали только, что он был кучером у барыни, попал в приказчики, был отпущен на волю и разбогател. Это опытный человек себе на уме, не добрый и не злой. Всё его семейство состоит из сына, который пошёл в отца. Яков, происходивший от пленной турчанки, был художником в душе, а по званию — черпальщик на бумажной фабрике. Никто не знал, откуда появился Дикий Барин (Перевлесов) и чем он живёт. Этот угрюмый человек жил, ни в ком не нуждаясь, и пользовался огромным влиянием. Он не пил вина, не знался с женщинами и страстно любил пение.

Первым запел рядчик. Пел он плясовую с бесконечными украшениями и переходами, чем вызвал улыбку Дикого Барина и бурное одобрение остальных слушателей. Яков начал с волнением. В его голосе была глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская душа звучала в нём и хватала за сердце. У всех на глазах выступили слёзы. Рядчик сам признал поражение.

Я вышел из кабачка, чтобы не испортить впечатление, добрался до сеновала и заснул мёртвым сном. Вечером, когда я проснулся, в кабачке уже вовсю праздновали победу Яшки. Я отвернулся и стал спускаться с холма, на котором лежит Колотовка.

Пересказала Юлия Песковая для Брифли. Благодаря рекламе Брифли бесплатен:

Читайте также

Автор: Тургенев Иван

Жанр: Классическая проза

«Редко соединялись в такой степени, в таком полном равновесии два трудно сочетаемых элемента: сочувствие к человечеству и артистическое чувство», — восхищался «Записками охотника» Ф.И. Тютчев. Цикл очерков «Записки охотника» в основном сложился за пять лет (1847—1852), но Тургенев продолжал работать над книгой. К двадцати двум ранним очеркам Тургенев в начале 1870-х годов добавил еще три. Еще около двух десятков сюжетов осталось в набросках, планах и свидетельствах современников.Натуралистические описания жизни дореформенной России в «Записках охотника» перерастают в размышления о загадках русской души. Крестьянский мир прорастает в миф и размыкается в природу, которая оказывается необходимым фоном едва ли не каждого рассказа. Поэзия и проза, свет и тени переплетаются здесь в неповторимых, причудливых образах.

• Скачать в формате FB2(33 КБ)
• Скачать в формате EPUB(36 КБ)
• Скачать в формате RTF (DOC)(18 КБ)
• Скачать в формате HTML(31 КБ)
• Скачать в формате TXT(17 КБ)

Какой формат выбрать?

Похожие книги

• Три певца своей жизни (Казанова, Стендаль, Толстой) — Цвейг Стефан
• Хрустальная певица [= Певцы Кристаллов] — Маккефри Энн
• Песня певца за сценой — Гоник Владимир
• Пуля для певца — Седов Борис
• Певцы Гимнов с Бонд-Стрит — Бэлоу Мэри
• Состязание певцов — Гофман Эрнст Теодор Амадей
• Состязание певцов — Кржижановский Сигизмунд
• Часть 3 : Мечтатели, ваятели, певцы, творцы. — Уильямс Гэрет

Описание

В 1850 году выходит в свет рассказ «Певцы» Ивана Сергеевича Тургенева. Он также вошёл в знаменитый его цикл «Записки охотника», который описывает простых крестьян, их быт и не лёгкую долю.

Повествуется история от имени барина местного уезда, который стал случайным наблюдателем происходящего в корчме Николая Ивановича. Здесь проводился певческий конкурс между рядчиком из Жиздры и Яшкой-Турком. В качестве судей выступали посетители пивной – Обалдуй, Дикий-Барин, Моргач и многие другие посетители. Автор очень точно и подробно описывает типажи гостей, показывая нам характерные черты простого человека. Первым выступал рядчик из Жиздры, его песня была весёлой с разными прищёлкиваниями, выполненная безупречно. Но не смогла она тронуть Дикого-Барина и он, на удивление наблюдателя, оставался хмурым. Когда же запел Яшка русскую народную песню, все вокруг замерли. Хоть и голос не был поначалу уверенным, но он смог тронуть до глубины души. Именно поэтому победителем стал Яшка-Турок. Финал произведения «Певцы» Тургенева остался открытым, так как барин покинул заведение, чтобы не испортить то впечатление, которое произвела на него песня.

Рассказ «Певцы» читать полностью и бесплатно скачать можно на нашем сайте.

Полезные ссылки

Тест по рассказу

1. Вопрос 1 из 11

   Как называлось село?</h3>

   • <label>Колотовка</label>
   • <label>Ковшово</label>
   • <label>Ложкино</label>
   • <label>Ивановка</label>

(новая вкладка)

Это рассказ о том, какое впечатление производит пение на русского человека.

В центре сюжета — противостояние в пении между рядчиком из Жиздры и Яшкой Турком. Рядчик из Жиздры поет веселую песню, после которой публика в восторге. Яшка, наоборот, начинает уныло, однако постепенно овладев собой, его песня звучит широко  и публика потрясена.

Именно в состязании певцов, музыка которых очищает и просветляет все вокруг, Тургенев  подметил особенности русской души, черты русской песни.  В состязании побеждает Яков, а рядчик первый признает свое поражение.  Особенность рассказа  — писатель мало  концентрируется на сюжете.  Большую часть занимают пейзажи и личностные характеристики персонажей.

Скриншоты книги

Скачать книгу

Тургенев «Певцы»скачать книгу в формате epub, 41 КбТургенев «Певцы»скачать книгу в формате fb2, 53.9 КбТургенев «Певцы»скачать книгу в формате pdf, 180.7 Кб

Тургенев «Певцы» в кратком изложении

Используемые источники:

• https://mir-knig.com/read_391956-1
• https://briefly.ru/turgenev/pevtcy/
• https://bookscafe.net/book/turgenev_ivan-pevcy-64608.html
• https://obrazovaka.ru/biblioteka/turgenev/pevcy-chitat-online
• https://rasskazy-turgeneva.ru/rasskaz-turgeneva-pevtsy-1850/

Любителям восточного фольклора будет интересно читать краткое содержание сказки «Ашик-Кериб» – произведения М. Ю. Лермонтова, являющегося записью азербайджанского народного повествования. Михаил Юрьевич записал его со слов азербайджанского поэта М. Ф. Ахундова и оставил в практически неизменном виде.

Главные герои

Ашик-Кериб – нищий уличный певец и музыкант, влюбленный в Магуль-Мегери.

Магуль-Мегери – прекрасная дочь богача, хранящая верность любимому.

Куршуд-бек – поклонник Магуль-Мегери, соперник Ашик-Кериба.

Краткое содержание

Много лет назад в Тифлисе жил богач Аян-Ага, главным сокровищем которого была дочь редкой красоты – Магуль-Мегери. В этом же городе нищенствовал бедный Ашик-Кериб, зарабатывающий на хлеб игрой на саазе (музыкальном инструменте).

Талантливого уличного певца часто приглашали выступить на праздниках. Так он познакомился с красавицей Магуль-Мегери и сразу же влюбился в нее. Девушке тоже пришелся по душе уличный певец. Эта любовь не сулила молодым людям счастья из-за огромной разницы в имущественном положении.

Магуль-Мегери уговаривала возлюбленного попробовать попросить ее руки у Аян-Аги. Отец не поскупится на приданое для единственной дочери и даст денег на совместную жизнь. Ашик-Кериб был честным и умным юношей. Он говорил, что спустя много лет любимая начнет попрекать его в женитьбе ради богатства.

Ашик-Кериб заявил, что отправится странствовать, проведет вдали от родного дома семь лет и сам заработает много денег. Тогда он вернется к любимой в качестве достойного жениха. Девушка поклялась дождаться любимого, предупредив его, что по прошествии этого срока будет вынуждена согласиться на свадьбу с Куршуд-беком – своим давним поклонником.

Музыкант отправился в далекий путь. Неожиданно его пожелал сопровождать Куршуд-бек.

Странники вышли к широкой реке. Куршуд-бек попросил Ашик-Кериба переплыть ее первым. Певец преодолел реку, а когда обернулся, то увидел, что «товарищ» исчез с его вещами.

Негодяй вернулся в город с одеждой Ашик-Кериб, который, по его словам, утонул. Бедная мать пошла поделиться горем с возлюбленной сына и освободить ее от данного слова. Та лишь улыбнулась, сразу же заподозрив обман своего поклонника. Красавица не поверила в гибель суженого и была намерена ждать его весь положенный срок.

Босой и нагой Ашик-Кериб зашел в первую попавшуюся деревню и спел крестьянам несколько своих чудесных песен. Восхищенные слушатели расплатились едой и одеждой. Выступая перед людьми, уличный певец стал путешествовать.

Дорога привела Ашик-Кериба в Халаф. Там правил паша, страстно любивший музыку и пение. Узнав о появлении нового певца, он приказал немедленно привести его во дворец. Выступление Ашик-Кериба поразило правителя. Он щедро наградил юношу и оставил его во дворце. Прославившийся певец разбогател и забыл о ждущей его в Тифлисе любимой.

Магуль-Мегери хранила верность и ждала любимого уже седьмой год. Срок его странствий заканчивался. Красавица не могла поверить, что суженый пропал, а тем более разлюбил ее. В это время из Тифлиса собирался отправиться большой караван. Девушка пришла к его владельцу с золотым блюдом. По ее просьбе он должен был показывать это блюдо во всех городах по пути и объявлять, что разыскивается хозяин.

Караван посетил множество земель и остановился в Халафе. Услыхав о золотом блюде, к купцу прибежал Ашик-Кериб и узнал от него, что на днях состоится свадьба Магуль-Мегери. Певец, наконец-то, вспомнил о невесте и данном ей обещании. Семилетний срок истекал через три дня, а путь до Тифлиса занимал два месяца.

Ашик-Кериб оседлал коня и помчался домой. Через сутки непрерывной скачки обессиленный конь упал и умер. Несчастный певец уже собирался броситься с высокой скалы, но ему помешал человек на белом коне. Он уверял, что может моментально добраться в любое место. Ашик-Кериб растерялся и два раза просил перенести его не туда, куда нужно. Лишь на третий раз он пожелал попасть в Тифлис и через минуту оказался у стен города.

Чтобы Ашик-Кериба не обвинили во лжи, всадник повелел ему набрать земли из-под волшебного коня. По его словам, этой землей можно вернуть зрение старухе, ослепшей семь лет назад.

Когда могущественный незнакомец внезапно растворился в воздухе, Ашик-Кериб догадался, что встретился со святым Хадрилиазом.

Вечером певец добрался до родного дома. Мать не признала его и отказалась впустить. Поверив в его гибель семь лет назад, она ослепла от слез и переживаний. Дверь Ашик-Керибу открыла сестра. Даже когда он спел песню, мать не могла поверить, что сын вернулся.

Ашик-Кериб вместе с сестрой направился в дом, где должна была состояться свадьба Магуль-Мегери и Куршуд-бека. Он уселся посреди гостей и запел песню, в которой рассказал о своем чудесном путешествии.

Убитая горем невеста сидела за занавеской. Так и не дождавшись суженого, она намеревалась совершить самоубийство. Внезапно красавица услышала голос любимого, стремительно выбежала и обняла его.

Куршуд-бек признал право соперника на невесту, но потребовал, чтобы тот доказал чудесную силу. По просьбе певца его сестра привела слепую мать. Ашик-Кериб, славя Хадрилиаза, намазал ей землей веки и вернул зрение.

Влюбленные стали готовиться к своей свадьбе. Ашик-Кериб пообещал выдать свою сестру замуж за Куршуд-бека.