Сказка о золотом петушке
Автор: Пушкин А.С.
Негде, в тридевятом царстве,
В тридесятом государстве,
Жил-был славный царь Дадон.
С молоду был грозен он
И соседям то и дело
Наносил обиды смело;
Но под старость захотел
Отдохнуть от ратных дел
И покой себе устроить.
Тут соседи беспокоить
Стали старого царя,
Страшный вред ему творя.
Чтоб концы своих владений
Охранять от нападений,
Должен был он содержать
Многочисленную рать.
Воеводы не дремали,
Но никак не успевали:
Ждут, бывало, с юга, глядь, —
Ан с востока лезет рать.
Справят здесь, — лихие гости
Идут от моря. Со злости
Инда плакал царь Дадон,
Инда забывал и сон.
Что и жизнь в такой тревоге!
Вот он с просьбой о помоге
Обратился к мудрецу,
Звездочету и скопцу.
Шлет за ним гонца с поклоном.
Вот мудрец перед Дадоном
Стал и вынул из мешка
Золотого петушка.
«Посади ты эту птицу, —
Молвил он царю, — на спицу;
Петушок мой золотой
Будет верный сторож твой:
Коль кругом все будет мирно,
Так сидеть он будет смирно;
Но лишь чуть со стороны
Ожидать тебе войны,
Иль набега силы бранной,
Иль другой беды незваной,
Вмиг тогда мой петушок
Приподымет гребешок,
Закричит и встрепенется
И в то место обернется».
Царь скопца благодарит,
Горы золота сулит.
«За такое одолженье, —
Говорит он в восхищенье, —
Волю первую твою
Я исполню, как мою».
Петушок с высокой спицы
Стал стеречь его границы.
Чуть опасность где видна,
Верный сторож как со сна
Шевельнется, встрепенется,
К той сторонке обернется
И кричит: «Кири-ку-ку.
Царствуй, лежа на боку!»
И соседи присмирели,
Воевать уже не смели:
Таковой им царь Дадон
Дал отпор со всех сторон!
Год, другой проходит мирно;
Петушок сидит все смирно.
Вот однажды царь Дадон
Страшным шумом пробужден:
«Царь ты наш! отец народа! —
Возглашает воевода, —
Государь! проснись! беда!»
— Что такое, господа? —
Говорит Дадон, зевая: —
А?.. Кто там?.. беда какая? —
Воевода говорит:
«Петушок опять кричит;
Страх и шум во всей столице».
Царь к окошку, — ан на спице,
Видит, бьется петушок,
Обратившись на восток.
Медлить нечего: «Скорее!
Люди, на конь! Эй, живее!»
Царь к востоку войско шлет,
Старший сын его ведет.
Петушок угомонился,
Шум утих, и царь забылся.
Вот проходит восемь дней,
А от войска нет вестей;
Было ль, не было ль сраженья, —
Нет Дадону донесенья.
Петушок кричит опять.
Кличет царь другую рать;
Сына он теперь меньшого
Шлет на выручку большого;
Петушок опять утих.
Снова вести нет от них!
Снова восемь дней проходят;
Люди в страхе дни проводят;
Петушок кричит опять,
Царь скликает третью рать
И ведет ее к востоку, —
Сам не зная, быть ли проку.
Войска идут день и ночь;
Им становится невмочь.
Ни побоища, ни стана,
Ни надгробного кургана
Не встречает царь Дадон.
«Что за чудо?» — мыслит он.
Вот осьмой уж день проходит,
Войско в горы царь приводит
И промеж высоких гор
Видит шелковый шатер.
Все в безмолвии чудесном
Вкруг шатра; в ущелье тесном
Рать побитая лежит.
Царь Дадон к шатру спешит…
Что за страшная картина!
Перед ним его два сына
Без шеломов и без лат
Оба мертвые лежат,
Меч вонзивши друг во друга.
Бродят кони их средь луга,
По притоптанной траве,
По кровавой мураве…
Царь завыл: «Ох дети, дети!
Горе мне! попались в сети
Оба наши сокола!
Горе! смерть моя пришла».
Все завыли за Дадоном,
Застонала тяжким стоном
Глубь долин, и сердце гор
Потряслося. Вдруг шатер
Распахнулся… и девица,
Шамаханская царица,
Вся сияя как заря,
Тихо встретила царя.
Как пред солнцем птица ночи,
Царь умолк, ей глядя в очи,
И забыл он перед ней
Смерть обоих сыновей.
И она перед Дадоном
Улыбнулась — и с поклоном
Его за руку взяла
И в шатер свой увела.
Там за стол его сажала,
Всяким яством угощала;
Уложила отдыхать
На парчовую кровать.
И потом, неделю ровно,
Покорясь ей безусловно,
Околдован, восхищен,
Пировал у ней Дадон
Наконец и в путь обратный
Со своею силой ратной
И с девицей молодой
Царь отправился домой.
Перед ним молва бежала,
Быль и небыль разглашала.
Под столицей, близ ворот,
С шумом встретил их народ, —
Все бегут за колесницей,
За Дадоном и царицей;
Всех приветствует Дадон…
Вдруг в толпе увидел он,
В сарачинской шапке белой,
Весь как лебедь поседелый,
Старый друг его, скопец.
«А, здорово, мой отец, —
Молвил царь ему, — что скажешь?
Подь поближе! Что прикажешь?»
— Царь! — ответствует мудрец, —
Разочтемся наконец.
Помнишь? за мою услугу
Обещался мне, как другу,
Волю первую мою
Ты исполнить, как свою.
Подари ж ты мне девицу,
Шамаханскую царицу. —
Крайне царь был изумлен.
«Что ты? — старцу молвил он, —
Или бес в тебя ввернулся,
Или ты с ума рехнулся?
Что ты в голову забрал?
Я, конечно, обещал,
Но всему же есть граница.
И зачем тебе девица?
Полно, знаешь ли кто я?
Попроси ты от меня
Хоть казну, хоть чин боярской,
Хоть коня с конюшни царской,
Хоть пол-царства моего».
— Не хочу я ничего!
Подари ты мне девицу,
Шамаханскую царицу, —
Говорит мудрец в ответ.
Плюнул царь: «Так лих же: нет!
Ничего ты не получишь.
Сам себя ты, грешник, мучишь;
Убирайся, цел пока;
Оттащите старика!»
Старичок хотел заспорить,
Но с иным накладно вздорить;
Царь хватил его жезлом
По лбу; тот упал ничком,
Да и дух вон. — Вся столица
Содрогнулась, а девица —
Хи-хи-хи! да ха-ха-ха!
Не боится, знать, греха.
Царь, хоть был встревожен сильно,
Усмехнулся ей умильно.
Вот — въезжает в город он…
Вдруг раздался легкой звон,
И в глазах у всей столицы
Петушок спорхнул со спицы,
К колеснице полетел
И царю на темя сел,
Встрепенулся, клюнул в темя
И взвился… и в то же время
С колесницы пал Дадон —
Охнул раз, — и умер он.
А царица вдруг пропала,
Будто вовсе не бывало.
Сказка ложь, да в ней намек!
Добрым молодцам урок.
– Расскажи про Золотого петушка.
Ну почему опять про петушка? Что она нашла в этой дурацкой, совсем
недетской сказке?
– Киска, я же тебе читал про него вчера. Ты забыла?
Молчит. Смотрит. Синеглазка. Тишину размечают, мерят на равные промежутки
стрелки настенных часов с ухмыляющимся
Плуто на циферблате. Ночник дает ровно столько света, чтобы в тенях по углам
комнаты могло спрятаться только по одному чудищу. А это нестрашно, ведь папа,
то есть я, легко с ними справится. Соображениями о тенях и чудищах дочь
поделилась со мной на прошлой неделе.
Зевает. Вытягивает руку из-под одеяла и легонько теребит меня за рукав.
– Расскажи.
– А глазки-то закрываются. Устали глазки. Может, я тебе лучше про бобовое
зернышко расскажу?
– Про пе-ту-шка, – раздельно, четко проговаривая каждую букву. Даже
приподнялась на локтях.
– Ложись, ложись. Хорошо, сейчас прочитаю тебе про твоего петушка.
Разыскиваю в тонкой потрепанной книжице золотисто-красную иллюстрацию и,
щурясь, вглядываюсь в текст. Когда заканчиваю, Ната уже посапывает. Выключаю
ночник и выхожу. Интересно, сколько чудищ я напустил, когда позволил темноте
заполнить комнату? А скольких вызываю к жизни, когда просто закрываю глаза?
***
Замерзшие комья гулко стукнулись о крышку гроба. Сергей с трудом отвел
взгляд от темного провала. Ну вот и все. Он выпрямился, взглянул на заплаканные
лица Ольгиных подруг, на хмурые физиономии мужчин. На мгновение встретился
взглядом с тестем и сразу же отвернулся. Затем вышел за пределы участка, прошагал
по узенькой дорожке до угла. Достал сигареты, закурил. Дробно постукивали комья
земли, какая-то незнакомая Сергею женщина, похоже, Ольгина сослуживица, в голос
плакала и размазывала слезы пополам с косметикой по широкому, красному от
мороза лицу.
– Ты почему Нату не взял? Не дал проститься с матерью?
Сергей вздрогнул, обернулся. Тесть смотрел на него в упор, и в то же
время, словно бы сквозь, через него – туда, где
мужички с лопатами уже принялись закидывать землю. В узловатых пальцах
тесть мял незажженную сигарету. Это были его первые слова за сегодняшний день,
обращенные к Сергею.
– Я… решил, что так будет лучше. Она у тети Тани, у соседки…
Сергей достал зажигалку. Протянул ее, но тесть, похлопав себя по
карманам, вытащил свою. Прикуривая, отвернулся.
– Решил он… что лучше.
…На поминках Сергей ничего не ел и почти не пил, а через каждые десять
минут бегал покурить. В один из перекуров он подслушал разговор двух женщин в
коридоре. Вернее, говорила только одна – Сергею показалось, что та, с красным
лицом, которая громко плакала на кладбище.
– Она из-за него поехала, из-за кобеля. Это точно. Она же знала, что он
ей изменяет… Собралась куда-то, на ночь глядя. Когда его дома опять не было. А
на дорогах сейчас ужас что! Гололедица… а она еще в таком состоянии… И тот, кто
в нее въехал, пьяный был вусмерть. Вот так все… Ох, господи-господи… Уроды они
все!
Наконец женщины ушли. Сергей прислонился к стене, втянул воздух сквозь
зубы. Прошептал еле слышно: «Как же это…».
***
В разгар рабочего дня позвонили с незнакомого номера, Сергей ответил и
почти тут же отключился. С полминуты оторопело смотрел на сотовый, словно ждал,
что аппарат превратится сейчас во что-нибудь невообразимое, например – в
огромного жука с крылышками – и улетит. Лучше б он так и сделал. Сергей проверил
номер – нет, его он не знал. Старый номер Кристины он хоть и удалил, однако
смог бы набрать его по памяти в любое время суток, в любом состоянии.
Но вместе с ним он бы вспомнил – и сейчас конечно же вспомнил – свой
прошлогодний разговор с Ольгой. «Я не знаю, кто она – и знать не хочу, – глаза ее смеялись и
плакали одновременно, а руки не находили одна другую. — Можешь уйти к ней или к кому-то еще. Но не пытайся потом
вернуться. Не получится». «Я никуда не уйду, – он накрыл ладонью ее беспокойные
пальцы, – я хочу быть только с тобой. С Натой. Мне больше никто не нужен. Я даю
слово, что это никогда не повторится».
И ведь он сам верил в свои слова. И тогда – год назад. И все это время,
вплоть до неожиданного звонка. Он постарался забыть, ему казалось, что он и
вправду забыл: и игриво-хищный оскал в полутьме, и темные, разметавшиеся по
плечам и грудям волосы Кристины, и живую тяжесть молодого, страстного тела… Но
как бы он мог всего этого не помнить? И тонкий, дразнящий аромат – смесь ее
духов и пота, и жаркий шепот, а особенно то, как удивленно смотрели ее
темно-карие, почти черные глаза, когда он… Сергей сглотнул слюну и нажал на
вызов. Пока ждал, он вспомнил еще об одном разговоре, который состоялся несколькими месяцами ранее того — прошлогоднего.
***
– Если ты, гад, закрутишь с Кристиной, а я узнаю – я вас покрывать не
буду! Что ты сегодня вытворял? – лицо тестя, и без того красное от выпитого,
приобрело свекольный оттенок.
– Да успокойтесь, ничего же не было. Всего лишь потанцевали…
– И это ты называешь «потанцевали»?! Да… – тесть поперхнулся, и
возмущенно покрутил головой, переводя дыхание. – Это не танцы. Это… да ты от
нее не отлипал весь вечер. Какого хрена Степаныч ее взял. Внучку хотел
показать… В общем, я тебе еще раз говорю…
– Послушайте! Вы меня слышите! Я еще раз говорю – мне кроме Ольги никто
не нужен. Она… она – вся моя жизнь. Я не представляю, как бы я без нее…
– Я предупредил… Если что, Ольга все узнает. И пеняй только на себя. Не
ожидал я, Сергей, от тебя такого.
***
На ужин у нас сегодня спагетти с сосисками. Ната смешно втягивает длинные
скользкие вермишелины с причмоком и присвистом.
Расправившись со спагетти, спрашивает:
– А почему так темно на улице?
– Потому что вечер. Потому что зима.
Я убираю ее тарелку в мойку. Открываю коробку сока.
– Нет. Там ночь, – дочка кивает на свое отражение в окне. – Там так много
ночи. – И неожиданно перескакивает: – А дедушка еще приедет?
– Ты к дедушке сама летом поедешь. Когда тепло будет. А пока зима. Новый
год скоро.
Ставлю перед ней стакан и наливаю сок.
– А мама к дедушке поехала?
Закрываю коробку, пододвигаю стакан дочери. И лишь отвернувшись к
холодильнику, стискиваю зубы и зажмуриваюсь. Снова в свете фар вижу наш искореженный
«Ситроен». Залитое кровью лицо Ольги… Столкновение произошло в пятнадцати
минутах ходьбы от дома Кристины. Это если идти обычным шагом. Я же добрался
минут за пять.
Делаю глубокий вдох, ставлю сок на полку.
– Мама к дедушке поехала? – дочь глядит на меня и качает ногой.
Подхожу к Нате, ерошу ей волосы, смотрю в запрокинутое личико. Она
пытливо заглядывает мне в глаза, не переставая покачивать ногой под стулом.
– Понимаешь, – говорю, – я не знаю, как тебе объяснить. Мама очень
далеко. И в то же время мне кажется, что она рядом с нами.
Ната некоторое время соображает.
– Это что, как в сказке?
– Ага, как. Как-то так.
– Ох, ну и куда же она подевалась!
После купания несу дочку в спальню.
– У! Не хочу спать!
– А кто тебя будет спрашивать!
Укладываю на кровать, даю пижаму. Приказывает:
– Отвернись!
Ух ты, господи.
Когда улеглась, спрашиваю:
– Что сегодня читать будем?
– Про петушка.
Вздыхаю, но тянусь за книжкой.
– Слушай, а откуда у нас эта сказка? Что-то я не помню.
– Баба Таня дала. Когда я у нее была. Она мне читала. И подарила.
– Баба Таня? А когда… – я осекаюсь. Я понимаю, когда.
На середине Ната меня прерывает.
– Что такое «лёжан в боку»?
– Что? А, не так. Лежа на боку. Ну, как ты сейчас лежишь. На бочёк
повернулась. И лежишь себе на боку.
Улыбается. И улыбка и глаза широко распахнутые, синие – мамины.
– А Додон – кто? – снова спрашивает.
– Додон? Царь. Ты еще не запомнила? Столько раз слушала.
– А я думала, дедушка.
– Ну, конечно, дедушка. Он же старенький.
– А-а. А царица Шамханская – это мама?
– Что? Кто?
– Ну, царица Шамханская. Ну, она же пропала? Подевалась куда-то.
Молча смотрю на дочь. Нет, милая, царица Шамаханская – это не мама. И
Додон – вовсе не дедушка в этой глупой сказке. А мамы в ней быть не должно
было. Никак.
Но я ничего такого не говорю, я закрываю глаза и погружаюсь во тьму, в
которой слишком много чудищ. И я не уверен, что справлюсь с ними.
Негде, в тридевятом царстве,
В тридесятом государстве,
Жил-был славный царь Дадон.
С молоду был грозен он
И соседям то и дело
Наносил обиды смело;
Но под старость захотел
Отдохнуть от ратных дел
И покой себе устроить.
Тут соседи беспокоить
Стали старого царя,
Страшный вред ему творя.
Чтоб концы своих владений
Охранять от нападений,
Должен был он содержать
Многочисленную рать.
Воеводы не дремали,
Но никак не успевали:
Ждут, бывало, с юга,глядь, —
Ан с востока лезет рать.
Справят здесь, — лихие гости
Идут от моря. Со злости
Инда плакал царь Дадон,
Инда забывал и сон.
Что и жизнь в такой тревоге!
Вот он с просьбой о помоге
Обратился к мудрецу,
Звездочету и скопцу.
Шлет за ним гонца с поклоном.
Вот мудрец перед Дадоном
Стал и вынул из мешка
Золотого петушка.
«Посади ты эту птицу, —
Молвил он царю, — на спицу;
Петушок мой золотой
Будет верный сторож твой:
Коль кругом все будет мирно,
Так сидеть он будет смирно;
Но лишь чуть со стороны
Ожидать тебе войны,
Иль набега силы бранной,
Иль другой беды незваной,
Вмиг тогда мой петушок
Приподымет гребешок,
Закричит и встрепенется
И в то место обернется».
Царь скопца благодарит,
Горы золота сулит.
«За такое одолженье, —
Говорит он в восхищенье, —
Волю первую твою
Я исполню, как мою».
Петушок с высокой спицы
Стал стеречь его границы.
Чуть опасность где видна,
Верный сторож как со сна
Шевельнется, встрепенется,
К той сторонке обернется
И кричит: «Кири-ку-ку.
Царствуй, лежа на боку!»
И соседи присмирели,
Воевать уже не смели:
Таковой им царь Дадон
Дал отпор со всех сторон!
Год, другой проходит мирно;
Петушок сидит все смирно.
Вот однажды царь Дадон
Страшным шумом пробужден:
«Царь ты наш! отец народа! —
Возглашает воевода, —
Государь! проснись! беда!»
— Что такое, господа? —
Говорит Дадон, зевая: —
А?.. Кто там?.. беда какая? —
Воевода говорит:
«Петушок опять кричит;
Страх и шум во всей столице».
Царь к окошку, — ан на спице,
Видит, бьется петушок,
Обратившись на восток.
Медлить нечего: «Скорее!
Люди, на конь! Эй, живее!»
Царь к востоку войско шлет,
Старший сын его ведет.
Петушок угомонился,
Шум утих, и царь забылся.
Вот проходит восемь дней,
А от войска нет вестей;
Было ль, не было ль сраженья, —
Нет Дадону донесенья.
Петушок кричит опять.
Кличет царь другую рать;
Сына он теперь меньшого
Шлет на выручку большого;
Петушок опять утих.
Снова вести нет от них!
Снова восемь дней проходят;
Люди в страхе дни проводят;
Петушок кричит опять,
Царь скликает третью рать
И ведет ее к востоку, —
Сам не зная, быть ли проку.
Войска идут день и ночь;
Им становится невмочь.
Ни побоища, ни стана,
Ни надгробного кургана
Не встречает царь Дадон.
«Что за чудо?» — мыслит он.
Вот осьмой уж день проходит,
Войско в горы царь приводит
И промеж высоких гор
Видит шелковый шатер.
Все в безмолвии чудесном
Вкруг шатра; в ущелье тесном
Рать побитая лежит.
Царь Дадон к шатру спешит…
Что за страшная картина!
Перед ним его два сына
Без шеломов и без лат
Оба мертвые лежат,
Меч вонзивши друг во друга.
Бродят кони их средь луга,
По притоптанной траве,
По кровавой мураве…
Царь завыл: «Ох дети, дети!
Горе мне! попались в сети
Оба наши сокола!
Горе! смерть моя пришла».
Все завыли за Дадоном,
Застонала тяжким стоном
Глубь долин, и сердце гор
Потряслося. Вдруг шатер
Распахнулся… и девица,
Шамаханская царица,
Вся сияя как заря,
Тихо встретила царя.
Как пред солнцем птица ночи,
Царь умолк, ей глядя в очи,
И забыл он перед ней
Смерть обоих сыновей.
И она перед Дадоном
Улыбнулась — и с поклоном
Его за руку взяла
И в шатер свой увела.
Там за стол его сажала,
Всяким яством угощала;
Уложила отдыхать
На парчовую кровать.
И потом, неделю ровно,
Покорясь ей безусловно,
Околдован, восхищен,
Пировал у ней Дадон
Наконец и в путь обратный
Со своею силой ратной
И с девицей молодой
Царь отправился домой.
Перед ним молва бежала,
Быль и небыль разглашала.
Под столицей, близ ворот,
С шумом встретил их народ, —
Все бегут за колесницей,
За Дадоном и царицей;
Всех приветствует Дадон…
Вдруг в толпе увидел он,
В сарачинской шапке белой,
Весь как лебедь поседелый,
Старый друг его, скопец.
«А, здорово, мой отец, —
Молвил царь ему, — что скажешь?
Подь поближе! Что прикажешь?»
— Царь! — ответствует мудрец, —
Разочтемся наконец.
Помнишь? за мою услугу
Обещался мне, как другу,
Волю первую мою
Ты исполнить, как свою.
Подари ж ты мне девицу,
Шамаханскую царицу. —
Крайне царь был изумлен.
«Что ты? — старцу молвил он, —
Или бес в тебя ввернулся,
Или ты с ума рехнулся?
Что ты в голову забрал?
Я, конечно, обещал,
Но всему же есть граница.
И зачем тебе девица?
Полно, знаешь ли кто я?
Попроси ты от меня
Хоть казну, хоть чин боярской,
Хоть коня с конюшни царской,
Хоть пол-царства моего».
— Не хочу я ничего!
Подари ты мне девицу,
Шамаханскую царицу, —
Говорит мудрец в ответ.
Плюнул царь: «Так лих же: нет!
Ничего ты не получишь.
Сам себя ты, грешник, мучишь;
Убирайся, цел пока;
Оттащите старика!»
Старичок хотел заспорить,
Но с иным накладно вздорить;
Царь хватил его жезлом
По лбу; тот упал ничком,
Да и дух вон. — Вся столица
Содрогнулась, а девица —
Хи-хи-хи! да ха-ха-ха!
Не боится, знать, греха.
Царь, хоть был встревожен сильно,
Усмехнулся ей умильно.
Вот — въезжает в город он…
Вдруг раздался легкой звон,
И в глазах у всей столицы
Петушок спорхнул со спицы,
К колеснице полетел
И царю на темя сел,
Встрепенулся, клюнул в темя
И взвился… и в то же время
С колесницы пал Дадон —
Охнул раз, — и умер он.
А царица вдруг пропала,
Будто вовсе не бывало.
Сказка ложь, да в ней намек!
Добрым молодцам урок.
Анализ «Сказки о золотом петушке» Пушкина
«Сказка о золотом петушке» стала последней по времени написания сказкой Пушкина. Он создал ее в 1834 г. в Болдино. Существовало множество версий об источнике произведения. Наиболее убедительной стала версия А. Ахматовой. Она доказала, что Пушкин использовал произведение В. Ирвинга «Легенда об арабском звездочете», входящее в сборник «Сказки Альгамбры». Основная сюжетная линия очень похожа. Образ шамаханской царицы Пушкин взял из сказки «Княжна Милуша». Имя Дадона упоминается в чрезвычайно популярной в царской России «Сказке о Бове-королевиче».
Несмотря на заимствование основного сюжета и главных образов Пушкин создал совершенно оригинальное произведение, насытив его духом русских народных сказок. В «Легенде…» Ирвинга петушок не золотой, а медный. Он не является самостоятельным персонажем и служит всего лишь символом. Пушкинский петушок живет своей особой жизнью, в конце сказки он становится орудием мести звездочета.
Сказка Пушкина, в отличие от «Легенды…», имеет значительный поучительный характер. Царь гибнет от золотого петушка не просто потому, что незаслуженно обидел и убил звездочета. Его смерть – закономерная расплата судьбы за то, что царь предал забвению своих сыновей, прельстившись шамаханской царицей. Еще одним преступлением стало неисполнение собственного слова, а царское слово считалось святым и непогрешимым.
Произведение содержит нападки на царскую власть. При публикации цензурой была вычеркнута строка «царствуй, лежа на боку» и финальный нравоучительный вывод: «Сказка – ложь, да в ней намек». В черновике Пушкина сопоставления с политической ситуацией были более прозрачными: вместо «в ней намек» — «нам урок», «с иным накладно вздорить» — «с царями плохо вздорить». Поправки были внесены Пушкиным для смягчения острой антицарской направленности «Сказки о золотом петушке».
Среди остальных сказок Пушкина это произведение больше остальных оторвано от первоначального фольклорного источника. Волшебные элементы призваны скрыть действительный смысл, заключающийся в нарушении царского слова. Эта тема не встречается в русских сказках и преданиях. В традиционном противостоянии добра и зла царь либо представляет добро, либо символизирует собой высшую справедливость. В «Сказке о золотом петушке» царь сам преступает высший закон, нарушая данное слово. Его смерть символизирует собой справедливое наказание, которого невозможно избежать ни с помощью власти, ни богатства.