Солнце по небу гуляло
И за тучу забежало.
Глянул заинька в окно,
Стало заиньке темно.
А сороки-
Белобоки
Поскакали по полям,
Закричали журавлям:
«Горе! Горе! Крокодил
Солнце в небе проглотил!»
Наступила темнота.
Не ходи за ворота:
Кто на улицу попал —
Заблудился и пропал.
Плачет серый воробей:
«Выйди, солнышко, скорей!
Нам без солнышка обидно —
В поле зёрнышка не видно!»
Плачут зайки
На лужайке:
Сбились, бедные, с пути,
Им до дому не дойти.
Только раки пучеглазые
По земле во мраке лазают,
Да в овраге за горою
Волки бешеные воют.
Рано-рано
Два барана
Застучали в ворота:
Тра-та-та и тра-та-та!
«Эй вы, звери, выходите,
Крокодила победите,
Чтобы жадный Крокодил
Солнце в небо воротил!»
Но мохнатые боятся:
«Где нам с этаким сражаться!
Он и грозен и зубаст,
Он нам солнца не отдаст!»
И бегут они к Медведю в берлогу:
«Выходи-ка ты, Медведь, на подмогу.
Полно лапу тебе, лодырю, сосать.
Надо солнышко идти выручать!»
Но Медведю воевать неохота:
Ходит-ходит он, Медведь, круг болота,
Он и плачет, Медведь, и ревёт,
Медвежат он из болота зовёт:
«Ой, куда вы, толстопятые, сгинули?
На кого вы меня, старого, кинули?»
А в болоте Медведица рыщет,
Медвежат под корягами ищет:
«Куда вы, куда вы пропали?
Или в канаву упали?
Или шальные собаки
Вас разорвали во мраке?»
И весь день она по лесу бродит,
Но нигде медвежат не находит.
Только чёрные совы из чащи
На неё свои очи таращат.
Тут зайчиха выходила
И Медведю говорила:
«Стыдно старому реветь —
Ты не заяц, а Медведь.
Ты поди-ка, косолапый,
Крокодила исцарапай,
Разорви его на части,
Вырви солнышко из пасти.
И когда оно опять
Будет на небе сиять,
Малыши твои мохнатые,
Медвежата толстопятые,
Сами к дому прибегут:
«Здравствуй, дедушка, мы тут!»
И встал
Медведь,
Зарычал
Медведь,
И к Большой Реке
Побежал
Медведь.
А в Большой Реке
Крокодил
Лежит,
И в зубах его
Не огонь горит,-
Солнце красное,
Солнце краденое.
Подошёл Медведь тихонько,
Толканул его легонько:
«Говорю тебе, злодей,
Выплюнь солнышко скорей!
А не то, гляди, поймаю,
Пополам переломаю,-
Будешь ты, невежа, знать
Наше солнце воровать!
Ишь разбойничья порода:
Цапнул солнце с небосвода
И с набитым животом
Завалился под кустом
Да и хрюкает спросонья,
Словно сытая хавронья.
Пропадает целый свет,
А ему и горя нет!»
Но бессовестный смеётся
Так, что дерево трясётся:
«Если только захочу,
И луну я проглочу!»
Не стерпел
Медведь,
Заревел
Медведь,
И на злого врага
Налетел
Медведь.
Уж он мял его
И ломал его:
«Подавай сюда
Наше солнышко!»
Испугался Крокодил,
Завопил, заголосил,
А из пасти
Из зубастой
Солнце вывалилось,
В небо выкатилось!
Побежало по кустам,
По берёзовым листам.
Здравствуй, солнце золотое!
Здравствуй, небо голубое!
Стали пташки щебетать,
За букашками летать.
Стали зайки
На лужайке
Кувыркаться и скакать.
И глядите: медвежата,
Как весёлые котята,
Прямо к дедушке мохнатому,
Толстопятые, бегут:
«Здравствуй, дедушка, мы тут!»
Рады зайчики и белочки,
Рады мальчики и девочки,
Обнимают и целуют косолапого:
«Ну, спасибо тебе, дедушка, за солнышко!»
Анализ стихотворения «Краденое солнце» Чуковского
Знаменитый детский писатель К.И. Чуковский познакомил мир со своим произведением «Краденое солнце» в 1927 году. Не смотря на то, что прошло около 100 лет со дня первого издания, стихотворение не потеряло своей литературной ценности и все также популярно. Как и в других стихах талантливого автора, добро побеждает зло, а главные герои радуются победе.
Действие разворачивается в сказочном мире лесных животных, которые однажды обнаружили пропажу солнца. Всезнающие сороки разнесли весть, что солнце проглотил крокодил, а мир погрузился во тьму. Звери и птицы страдали, но не могли противостоять такому большому и сильному злодею. Единственным возможным защитником был медведь, который не хотел ввязываться в драку: «Но медведю воевать не охота..», а пытался отыскать своих внучат. Но мудрая зайчиха убедила его в необходимости противиться злу, и солнце было освобождено. Радостные звери прославляли солнышко и благодарили своего спасителя, а медвежата нашли путь домой.
Обращение Корнея Ивановича к символу крокодила и медведя — главных действующих лиц сказки — связывают с древней мифологией. Образ медведя — это славянский национальный символ, означающий силу и несокрушимость духа, а крокодил — мифическое божество, враждебное Богу Солнца — Ра. Также, образ крокодила появлялся в произведениях других писателей послереволюционного времени и многие критики того времени находили в нем отсылку к действующей советской власти.
Несмотря на некоторую жестокость в сказке: «разорви его на части, вырви солнышко из пасти», «Уж он мял его и ломал его», произведение является яркой иллюстрацией войны за мир. Автор показывает ребенку, что как бы не был страшен враг, с ним обязательно нужно бороться, особенно если от этого зависит жизнь родных и близких. Поиски медвежат, не увенчавшиеся успехом, означают главенство первопричины над ее последствиями. Ребенок вместе с зайчихой проводит логическую цепочку: победи крокодила — солнышко вернется на небо — станет светло — медвежата найдут дорогу домой. Получив отпор, зло отступает, пусть медведю и нелегко было победить злодея.
Стихотворение тренирует память и внимательность — встречаются отсылки к другим произведениям автора, наверняка знакомые ребенку. Тот же крокодил встречался и в «Мойдодыре», «Тараканище», заиньки — в «Путанице» и «Айболите». Наличие простых и ярких рифм делает «Краденое солнце» легко запоминающимся произведением, которое можно цитировать в любых житейских ситуациях.
Детская литература, по мнению самого Корнея Ивановича, обязана быть не только погружением в детство, но и основываться на всех достижениях мировой поэзии. Произведения для детей должны нравиться и взрослым, чтобы те захотели познакомить с ними своих малышей. Стихи К. И. Чуковского стали классикой детской поэзии, которая проверена временем.
В новогоднюю ночь принято дарить подарки. Особенно их любят получать дети. И сегодня в качестве новогоднего подарка я хочу подарить сказку одной моей знакомой девочке, которую зовут Лиза и которая живет в Риге. А еще я дарю эту сказку всем детям участников и читателей «Сноба».
***
Ветер улетел, потому что у него было еще
очень много дел. А семечко осталось на обочине дороги, в трещине рассохшейся от
зноя глины. Взошло солнце. Оно жарким коровьим языком облизало камни на
обочине, примятую траву в придорожной канаве и саму дорогу, тяжело
распластанную в колыхавшемся мареве плотного, пропитанного испарениями воздуха.
Прошелестели комочки со стенок трещины и засыпали семечко.
Влажная темь помогла семечку выжить, и в
один из дней тоненький, бледно-желтый росток осторожно высунул свою головку
наружу. Он робко раздвинул стены своих домиков, — того, в который определила
его жизнь, и того, в который занесла судьба, — и оторопел… Кругом горело,
пылило, грохотало, лязгало, неслось. По окаменелой дороге шли люди и гнали
скот, мчались машины и ползли трактора. И над всем этим нескончаемым движением
обжигающим диском нависало неподвижное солнце, как огромный желток адской
яичницы. Дорога была постоянно окутана облаком сухой пыли, в которой растворялись
предметы, терялись их очертания и даже исчезали тени, будто высасываемые,
пожираемые солнцем. Казалось, еще чуть-чуть, и дорога превратится в язык
раскаленной лавы, сметающей все на своем пути.
…Вдруг хищное пятно легло на глинистую
землю и поползло к цветку. Цветок вздрогнул и сжался в комочек. Пятно
надвинулось на него, расползлось вокруг, и старческий голос проскрипел свысока:
«Да здесь, я вижу, новый жилец. Как жить-то здесь думаешь в этом
аду?»
Это говорила старая-престарая придорожная
крапива. Хотя, впрочем, какая же она была старая, если появилась на свет всего
за три месяца до цветка. Но за это время безжалостное солнце иссушило ее тело,
отняло у нее всех детей, и старуха ополчилась на целый свет. Она грызлась с
пробегавшими мимо собаками и отнимала у соседей воду, она ядовито плевалась
вслед прохожим и никогда не упускала случая ожечь им ноги. Зная ее крутой нрав,
с ней старались не связываться — люди обходили ее стороной, собаки высоко
перепрыгивали ее, а коровы шли осторожно, не мотая выменем и даже переставая
отгонять мошкару ударами хвостов. Раза два пытались, правда, выдрать ее с
корнем. Ну куда там! Крапива кусалась с остервенением бешеного пса, и на нее
окончательно махнули рукой.
Она была хитрая и запасливая — эта крапива.
Стоило редкому дождику пролиться над ней, как она вся напружинивалась,
подбиралась, каждый своим листочком, превращаясь в огромный сосуд, донышком
которого была она сама, ее еще не
родившиеся дети. А она страстно желала иметь их вновь. Вот почему в жилах
старухи всегда плескался нежнейший золотистый сок.
И
как удивилась эта старая перечница (а уж чего-чего, а перца в ней было
предостаточно), когда в том месте, где рыли землю ее корни, на свет вылез
маленький хилый заморыш. «Как жить-то здесь будешь, червяк?» —
повторила она.
— А
что, здесь уже занято? — смущенно пролепетал цветок, и пушок на его
головке задрожал. Хриплый смех был ему ответом. Старуха не проронила больше ни
слова. Она отвернулась, снова погрузившись в полусон.
Шли
дни. Вычищенное до блеска небо не выдавило и слезинки с тех пор, как цветок
появился на свет. Земля уже не просто тяжело дышала — она предсмертно хрипела
от зноя. Перестали летать птицы. Коровы шли на выпас понуро, часто
останавливаясь, и не крики, ни кнут погонщика не могли нарушить этого
медленного, почти погребального шествия.
Однажды
перед цветком и крапивой остановился автомобиль. Из него выскочил низенький
толстячок и в задумчивости уставился на бесцветное, увядающее небо. Потом вдруг
опустился на колени, хрястнул кулаком что было сил по растресканной глине,
охнул, выругался и, подняв тучу пыли, укатил.
Цветку становилось все хуже. Он мог бы еще
жить, но его первые, самые нежные листочки погибали, стебелек клонился к земле,
а пух на головке пожелтел. С немой мольбой о помощи он повернулся к старухе, но
та была неподвижна, подернутая пленкой полусна. В отчаянии, не сдержавшись, он
показал ей язык. Однако старуха не спала, и ее обидела подобная
невоспитанность. «В наше время…» — назидательно начала она, но цветок
вряд ли уже что-либо мог услышать.
Стебелек его подломился, и головка упала на каменную землю…
Старуха
потом так и не сумела объяснить себе, что случилось с ней в то мгновение,
только корни ее потянулись к его корням и бережно сжали их. Живительная влага
билась в этом объятии.
…
Цветок медленно приходил в себя. Он открыл глаза и очень удивился тому, что еще
жив. Но еще больше удивился он листьям крапивы, которые не жгли, а, наоборот,
бережно укутывали его ссохшееся тельце. Старуха-крапива между тем превратилась
в настоящую сиделку. Она кормила цветок, поила его, защищала от солнца. Вся
нерастраченная нежность этого грубого, заскорузлого существа изливалась наружу.
Теперь это был ее цветок. Чувствуя себя матерью, она стала больше следить за
собой, и по утрам даже позволяла расходовать часть драгоценной влаги на
умывание. Она молодела на глазах, и все перенесенные ею несчастья отошли в
такую даль, откуда им уже не было возврата. Цветок обрел в ней настоящую мать,
но из уважения к ее сединам он звал ее бабушкой:
—
Бабушка, а как называется та огромная трава, что растет за полем?
—
Бабушка, а почему не падают птицы?
—
Бабушка, когда я вырасту, я обязательно напою всю дорогу. От края до края!
Старуха, разгладив морщины, снисходительно улыбалась.
В
один из дней случилось чудо. Цветок расцвел. Его головка окрасилась в изумительный розовый
цвет и выбросила белые мелкозубчатые лепестки. Весь цветок стал пунцовым от
гордости. Он томно изгибался, и лепестки вздымались белым облачком, которое
таяло на глазах и снова возникало вокруг стебелька.
Старуха восхищенно оглядела цветок и, не найдя
ни малейшего изъяна, пробормотала «Хар-р-рош!» Затем осторожно
сдунула прилипшую к нему пушинку. Ветер подхватил пушинку, закружил ее и через
несколько минут опустил на куртку девушки, которая шла по дороге, оживленно
болтая со своим спутником.
—
Да уж, невеселые места, — заметил тот. — Пройдем еще немного и свернем в лес. А
ты…
—
Какое чудо! — прошептала девушка, — Он только что расцвел.
Она
стояла перед цветком и крапивой. Ее спутнику можно было больше ничего не
говорить. Он полез в канаву.
И
тут случилось второе чудо за один день. «Только попробуй!» —
угрожающе зашипела крапива и, изогнувшись, закрыла цветок. Ах, если бы могли
знать язык цветов или хотя бы чувствовать его! Но спутник девушки очень
торопился и ничего не заметил.
—
Ух, черт! Жжется, проклятая, — через минуту заорал он и схватился за походный
топорик. …И охнула, осела старая крапива. А он все кромсал и кромсал ее тело.
Он был весь в ее крови и даже не почувствовал, как вскрикнул под его каблуком
раздавленный цветок…
…Они
ушли. А потом прилетел ветер. Он бережно поднял смятую головку с одним
уцелевшим лепестком и положил ее на грудь умирающей старухи. И улетел. У него
ведь еще было очень много дел. Москва — Итака — Чикаго (1982-1990-1992)