Слушать сказку про принцессу софию прекрасную

Вместо пролога

— С добрым утром.

— Чтоб ты провалился, — поднимаю лицо над водой, отфыркиваюсь, в бессильной ярости сжимаю края медного таза.

— И я тоже радуюсь этому чудесному утру, — колдун отпускает мои плечи, отходит на полшага, смотрит сверху вниз; надменно, чуть ехидно ухмыляется. Для него это все — игра, развлечение удивительное.

— Я буду там, когда тебя распнут у главных ворот.

— О, непременно.

— Сама буду вбивать в тебя гвозди.

— Обязательно, — он смеется, швыряет мне в лицо полотенце, — все будет именно так.

     Молча утираюсь. А что говорить? Это наше, уже почти, ритуальное приветствие. Он желает мне доброго утра, а я ему — скорейшей и мучительной смерти. Так вот и живем в этом богами забытом местечке. Мерзкий колдун и несчастная принцесса. Идеальная пара.

— Ну чего расселась? — брюзжит он, поднимая меня с земли за шкирку. — Завтрак сам себя не приготовит.

     И то верно. По утрам есть хочется особо сильно; природа располагает — лес дремучий, горы, озеро, заросшее под самым боком. Кусты малины, куда ни плюнь. Вот только плеваться уже не хочется — отучил, гаденыш.

     Гордо распрямляю плечи, сбрасываю тяжелую руку колдуна и иду к хижине. Поругаться я еще успею, благо весь день впереди, а на голодный желудок язвить у меня не получается. Правда, на сытый тоже. Да и куда мне, шестнадцатилетней пигалице королевских кровей, тягаться в сквернословии с матерым колдуном? Я ему целую тираду, а он мне — слово; да такое, что потом на душе гадко-гадко. И тоскливо.

     Хижина наша древняя, покосившаяся, снаружи неопрятная, но внутри, моим трудом — чистая и даже немного уютная. Крыша только прохудилась, да наплевать: колдун сказал, что сам починит. Молоток в руки не доверяет, подлец. И правильно. Забью и не поморщусь.

     Утро как утро, такое же, как и вчера; и позавчера, и месяц назад, и полтора. Подъем и холодный таз с водой. Помню, в первый день думала, что он меня утопить хочет. Брыкалась, на весь лес голосила. Но нет — окунул разок-другой и точно так же швырнул полотенце с вышитыми малинками. Даже сказать ничего не могла — стояла на коленях, сжимая несчастную тряпку и глотая слезы. А теперь даже спасибо сказать подмывает.

     Половицы скрипят на все лады, но только под моими ногами. Колдун умудряется ходить по дому бесшумно. Аж завидно, на то он и колдун. Пакость такая. Один от него плюс — печь топить не надо. Стоит ему только пальцами щелкнуть — уже нагретая.

Управляюсь с большим горшком и устало вытираю руки о юбку. Ошейник от жара чуть нагрелся, но это пустяки. В прошлый раз прожег чуть ли не до мяса. Но в прошлый раз я попыталась сбежать, так что заслужила. Та еще идиотка — с колдовской подвеской по лесу носиться.

— Иди сюда, — голос у колдуна даже приятный, когда он не злится; властный, успокаивающий, глубокий. Да и сам колдун не такой уж и страшный на вид: крепкий, высокий, но в плечах уступает моему любимому рыцарю. Да и красивым его назвать у меня язык не поворачивается: черты хоть и правильные, но на лице всегда такое выражение, будто бы он на весь мир обижен. Ведь знаю — не злопамятен он, совсем. Послушно подхожу к нему и сажусь у ног; не дожидаясь указаний, закатываю левую штанину и распутываю грязные бинты. Под ними — большая рана.

— Сегодня только три капли, — колдун отвернулся к окну, с деланным вниманием рассматривая простенькие шторы. А я послушно откупориваю бутылек, отсчитываю три капли тягучего, резко пахнущего зелья и снова заматываю лодыжку. — И затяни потуже.

     Да хоть так, чтоб вся ступня у него отсохла! Но нет — сведет в могилу своим ворчанием. А вообще он не злопамятный — если б меня стая волков попыталась сожрать, пока я ловлю сбежавшую полоумную дворянку, то я бы одними словами не ограничилась. А он — только наорал, да пригрозил больше не искать. Но до меня и с первого раза дошло.

     Вот так и сидим в молчании. Хоть в чем-то мы с колдуном схожи — ругаться натощак ему не нравится так же, как и мне. Вот после — самое то.

 Иногда я пытаюсь перебороть свою ненависть к этому человеку; пытаюсь посмотреть на него по-иному. Не получается. Как ни крути, мерзкий колдунишка, который, как в сказке, похитил прекрасную принцессу. Ну хорошо, не прекрасную, а миловидную. И, формально, не принцессу. Но ему-то откуда это знать?

     … А глаза у него страшные. Светло-голубые, похожие на два осколка льда; и нос прямой, и лоб высокий — красавцем бы был, если б не омерзительное колдовство.

     От печи исходит вкусный запах; у нас в желудках урчит, и я без лишних слов отправляюсь хозяйничать. Не то чтобы у меня это очень хорошо получалось, но привередничать не приходится. В лесу выбора не много — ешь то, что есть. В плену и того меньше.
    Колдун уже за столом расселся, салфеткой в издевку утирается. Так и хочется его чем-нибудь огреть. Хорошенько так, чтоб не улыбался больше.

— Приятного аппетита, — мужчина одобрительно смотрит на полную тарелку каши.

— И тебе подавиться, — сначала проглатываю пару ложек и только потом позволяю себе ответить. С колдуна станется оставить без завтрака.

— Вот все не могу понять — вроде бы принцесса, но манер и такта в тебе меньше, чем у дочери пастуха, — он с аппетитом пережевывал кашу.

— Какое общество, такие и манеры, — беззлобно огрызнулась я. Не говорить же, что он ошибся совсем чуть-чуть: не пастушки, а ткачихи. Или кастелянши. Не особо интересовалась. 

— А ведь имя у тебя красивое — Рирариланна. С ведьмовского — «приносящая счастье».

— А у тебя, зато, — я запнулась и тут же рассердилась на себя. Не знаю я древних языков, так их никто, кроме колдунов, не знает. — А у тебя просто занудное.

— Как скажешь, — он лишь пожимает плечами и продолжает уплетать кашу. Я вторю его примеру, искоса на него поглядывая. Уел, выиграл, как всегда. Даже есть уже не хочется.

— Тебя убьют.

— Обязательно.

— Мой отец этого так не оставит. Возможно, уже к обеду один из спасательных отрядов до тебя доберется, — приходится сдерживаться, чтобы голос звучал по-королевски спокойно.

Пролог

Есть старая сказка про принцессу. А может и не сказка, просто история. Про самую красивую в мире принцессу, к которой сватались и короли, и императоры, и даже один бог однажды зашел. А она всем отказывала. То ли большую любовь искала. То ли самого достойного себя, этакой раскрасавицы, мужчину. То ли первая брачная ночь так страшила. А то и вовсе была дурой, воображавшей, что и сама сможет править после смерти отца. Дело то было давнее, но досиделась раскрасавица в девках до того, что личико подувяло, королевство разорилось, батюшка умер и никому она больше была не нужна. Так и умерла, жалея о прогнанных женихах.

А может, все было вовсе не так. Может, рассердился отец на свою раскрасавицу, ударил кулаком по столу и велел убираться вон из королевства. И не возвращаться до тех пор, пока не найдет себе достойного мужа.

Чужак Риван почему-то рассказывал именно такую версию, вопреки мнению всех прочих.

Пролог

Жители Зеленых Предгорий верят, что у Судьбы есть помощник — ее бестолковый внук Случайность. И когда в мире вот-вот должен появиться на свет очередной человек, этот внук начинает вытягивать для него подарки из разных мешков. В разных пропорциях.  Кому-то достается больше ума, кому-то хитрости, кому-то непомерной гордости или глупости, кому-то удачливости или еще что-то. А кому-то, хоть и редко, всего понемногу. А бывает так, что во время раздачи подарков Случайность кто-то или что-то отвлечет и тогда новорожденному чего-то может не достаться совсем. Или чего-то достаться гораздо больше, чем должно бы.

И однажды Случайность отвлекли у мешка с везением. И очередному новорожденному досталось столько удачи, что Случайность даже испугался. Не должно быть в мире таких людей.

Внук Судьбы растерянно огляделся, тяжело вздохнул и щедро досыпал младенцу невезения, пытаясь сбалансировать подарки, а перемешать уже не успел. И  получилось что-то совсем уж невообразимое. Но что-либо исправлять было уже поздно. Мальчик пришел в мир.

***

Говорят, когда-то драконы, попавшие в Зеленые Предгорья из какого-то другого мира, были мудрейшими существами из всех, с кем сталкивались люди. А потом случился обвал, сделавший Зеленые Горы меньше и закрывший проход в драконий мир, и те мудрецы, которые не сумели вернуться домой, стали очень быстро вырождаться в прожорливых и не очень умных тварей, едва умеющих разговаривать. Это те, которые остались в горах, и у которых все еще была какая-то связь с их миром. А те, которые улетели искать другой проход и вовсе превратились в бессловесных ящерок, измельчали и сейчас их разводят, как и ловчих соколов, для охоты и представительности.

Когда, спустя века, появились другие драконы на Огненных Островах, они отправили людей, живущих недалеко от их новых земель, узнать, что случилось с братьями и сестрами, оставшимися в этом мире. И очень расстроились, узнав. Но никого винить и даже мстить людям, убившим большинство поглупевших драконов, не стали. Наверное, понимали, что вины людей в том не было. Впрочем, вызволять измельчавших и утративших свою долгую жизнь ловчих дракончиков, они тоже не захотели, просто попросили людей, живущих рядом с ними, не везти на свои земли эту пакость. Это уже были всего лишь животные, которые просто произошли от драконов.

Шелест Таланка эту историю знал. Ее когда-то рассказывал отец. Отец вообще множество историй знал и был самым умным в селе. За это его и уважали, несмотря на то, что он был всего лишь чужаком, которого приютила глупая сиротка, оставшаяся без родителей и не знавшая, что пускать в свой дом посторонних мужчин, особенно таких развеселых красавцев, не стоит.

Впрочем, сиротка оказалась удачливой, постоялец ее не снасильничал и не убил, а потом и вовсе как-то прижился, женился, как положено, и стал охотиться в горах. И охотником он был знатным, за это его тоже уважали.

И, наверное, Шелест бы вырос в такого же самого умного охотника в округе. Стал бы рассказывать смешливым девушкам занятные истории на Зимнепраздники, сговорился бы с какой-то, женился, а потом пересказывал своим детям все те истории, великое множество которых знал отец. Но не сложилось.

Зеленые Предгорья вообще опасное место. Туда и драконы, все еще существующие в горах, бывает, прилетают. И оголодавшие по осеннему и весеннему бездорожью разбойничьи шайки приходят, отчего-то решив, что укрепленное село ограбить легче, чем дождаться сумасшедшего купца, способного пуститься в путь по дорогам, превратившимся в реки из грязи. И зверье из леса во время крепких морозов приходит, пытается красть птицу и нападает на скот. Да и в целом, Зеленые Предгорья хоть и считаются отдельным княжеством, давно своего князя не имеют, с тех самых пор, как лет двести назад Вельха Ушастого сожрал дракон, видимо из-за толщины приняв его за особо упитанного кабанчика. Престол Предгорий и до этого происшествия считался местом притягивающим невезение, а после него клочок земли, где легче переломать ноги коням, чем доехать до какого-то села за налогами, и вовсе перестал притягивать к себе взгляды жаждущих власти.

Ну не задерживались князья долго на Двугорбом Холме. То с того самого холма падали, ломая себе шеи, то на ядовитых мурашей по нетрезвости наступали, а то и вовсе происходили смешные случаи, как с тем драконом. И жили эти князья, после того, как князьями становились, кто год, кто два, а кто и полгода не дотягивал. Дольше всех прожил, конечно, Бистей Одноглаз, целых три года, пока на него случайно не свалилась люстра на триста свечей, которую он прикупил в честь третьего года своего правления. Но в том он был виноват сам. Никто же не заставлял ту пакость покупать.

Казалось бы, ничего уж очень неожиданного авторы нашей «Золушки» зрителю не предложили: интрига, построенная на переодеваниях, должна отсылать к любому наряду как к движущей силе происходящего. Важно другое: в новой постановке нашей Оперы герои обрели костюмы, способные развернуть сюжет вширь — проиллюстрировать эпоху Великой депрессии со всеми ее пирами во время чумы — и вглубь.

Напомним сюжет. Принц Рамиро ищет самую красивую невесту в своем королевстве и, переодевшись в камердинера, заходит в дом, где живет Анджелина (Золушка), чтобы получше разобраться, что там и к чему. А там сестры и отчим Анджелины уже вьются вокруг камердинера, переодетого в принца. Позже на балу во дворце появляется незнакомка в роскошном наряде, псевдопринц делает ей предложение, но она ему отказывает, поскольку успела полюбить псевдокамердинера. Впрочем, принцу она отказывает тоже, поскольку не уверена, что тот согласится жениться на Золушке, бесприданнице. Роль оброненной туфельки в опере берет на себя браслет — Рамиро разыскивает девушку с таким же парным украшением и находит. 

Мы представляем себе, как может быть одета Золушка поначалу: в невзрачное. Но когда она напоминает то ли костюмершу, покинувшую закулисный мир, то ли учительницу, то ли библиотекаршу, а рядом мельтешат люди в вызывающе ярком «из другой оперы», зритель начинает искать в этом противопоставлении новый смысл. Да, две избалованные дочки не могут быть одеты так же, как падчерица. Но дочки — не просто яркие, а падчерица — не просто бесцветная:

платье выдает в Золушке представительницу интеллигенции, и противостоит она шариковым в юбках и брюках.

Мы принимаем предложенную пропорцию: две сестры и один отчим против главной героини, один к трем. Когда сцена начинает обрастать другими персонажами, пропорция сохраняется, но в семье — для наглядности — она упрощена, оголена. Такой мы ее и запомним: одна против всех.

В нашем спектакле Золушка стала дизайнером одежды — сочиняет наряды, делает эскизы, шьет не для себя: человек она творческий и со вкусом. Остальные бегают по дому, украсив себя пуговицами гигантских размеров даже в тех местах, где застегивать нечего: родственники существуют за счет Анджелины, но перевирают плоды чужого творчества и всерьез пользуются пародией на него. У них все завязано на пренебрежении к труду — завязано, пришито и крепко держится. Она одна — их много: при желании здесь можно разглядеть даже намек на индпошив — и конвейерное производство в угоду массовому вкусу, но так мы уйдем от главного.

Главное — как в костюмы упакованы характеры.

Вкус проявляется в одежде так же, как в поступках. Интеллигентский костюм отражает скромность героини — но не загнанность, не услужливость: ее унижают, а она сносит нападки сестер как не достойный внимания шум и отвечать не спешит. Она не сердится по ничтожным поводам, она выше того, что выводит из себя остальных. Бедность в ней уживается с достоинством. Она ходит с ровной спиной — помогает стержень воспитанного человека, который знает, кто почем, и действует не так, как другие. Даже не так, как ожидаешь: когда Золушка вдруг становится на колени и умоляет отчима взять ее на бал — это воспринимается как нехарактерный для нее шаг. Она способна удивлять.

Где переодевания — там и игра, и подмостки. Сестры прихорашиваются за гримерными столиками, эффект «театр в театре» обеспечивают танцевальные сценки, которыми артисты развлекают гостей на балу в стилизованных париках XVII века, в костюмах XVIII-го — словно из оживших картин Константина Сомова, родившегося в XIX-м, — а после и вовсе принимаются сверкать блестками а-ля золотой век Голливуда, что делает тему Золушки сквозной, даже вечной. И еще немного об универсальности увиденного: поскольку прическа, с которой Анджелина появляется в начале спектакля, делает ее героиней неопределенных лет, получается, что ей доверено представлять сонм учительниц, библиотекарш в очочках и дизайнеров одежды всех возрастов. Одна за них за всех, только вот все — не за одного.

Изысканность против вульгарности, строгость против излишеств, сила духа против физической силы, адекватное поведение против хамских замашек, чувство собственного достоинства против подобострастности и хамства, и все это — при неравном раскладе сил.

Мы получили спектакль не столько о чуде и Золушкином праве на него, не столько о том, что добро должно победить зло, сколько о социальной несправедливости, которой пора положить конец.

У Россини опера имела сложное название: «Золушка, или Торжество добродетели». Кто же она, наша новая оперная героиня? Человек, достойный лучшей участи. Принц женится на ней, автоматически превратив портняжку в принцессу, но зритель уже давно заключил: именно она — человек благородный, щедрый, незлопамятный — имеет право украсить собой вершину общественной пирамиды. А актуальность сказки и ее морали подчеркивает современность костюма коронованной Золушки.

Вот тебе, Золушка, и сегодняшний день.

Так сказка становится мечтой о были.