Сочинения крупной формы шопена

Программа

Участники

Правила и критерии отбора

Куратор

Преподаватели

Концертная практика

1 Баллада No. 1 соль минор, соч. 23
Михаил Воскресенский (Фредерик Шопен) 08:49
2 Баллада No. 2 фа мажор, соч. 38
Михаил Воскресенский (Фредерик Шопен) 07:18
3 Баллада No. 3 ля-бемоль мажор, соч. 47
Михаил Воскресенский (Фредерик Шопен) 07:16
4 Баллада No. 4 фа минор, соч. 52
Михаил Воскресенский (Фредерик Шопен) 10:41

«Его игра пленяет артистичностью, теплотой и непосредственностью… Михаил Воскресенский – очень умный и тонкий музыкант» – эти слова были сказаны Львом Николаевичем Обориным, когда творческий путь его ученика только начинался, но они в полной мере могли бы характеризовать и современный облик пианиста.

Репертуар Воскресенского богат. Артистическая гибкость и корректное чувство стиля позволяют ему быть естественным в Бахе, Бетховене и Хиндемите, Моцарте и Мессиане. В сфере исполнительской деятельности музыканта – творчество Прокофьева и Берга, Шостаковича и Равеля, многих других композиторов прошлого и современности. Но, пожалуй, наиболее полно проявляется его индивидуальность в романтическом фортепианном наследии: ему близки возвышенный интеллектуализм Брамса, проникновенная страстность Шумана. Особое место в репертуаре пианиста занимает Шопен. Сочинения великого польского романтика Воскресенский часто включает в концертные программы, любителям грамзаписи известны его пластинки с записями шопеновских сочинений. В сезоне 1982/83 года в рамках «Исторических концертов Московской консерватории» Воскресенский выступил с циклом из восьми вечеров, в котором прозвучали все фортепианные сочинения Шопена.

Его шопеновские интерпретации далеки от холодного музейного блеска, они наполнены живым смыслом современности. Понимание Шопена, чувствование Шопена – у Воскресенского эти принципы едины. В интеллектуальном осмыслении материала пианист ищет прежде всего логику эмоциональных движений. Приподнятый тонус чувствований у Воскресенского никогда не бывает стихийно вольным – чувство подчинено дисциплине интеллекта. Благородная сдержанность отнюдь не сковывает, а, напротив, делает еще более напряженными выразительный темперамент, внутреннюю экспрессию. Но ведь и поэтика Шопена далека от стихийности открытых чувств; природа шопеновской одухотворенности аполлоническая. Этим, как кажется, и объясняется внутреннее побуждение Воскресенского постоянно обращаться к наследию Шопена.

…1832 год. Двадцатидвухлетний Шопен выступает с пианистическим дебютом перед парижской публикой. «Нам вспоминается, – писал Лист, – его первое выступление в зале Плейеля, когда аплодисменты, возраставшие с удвоенной силой, казалось, никак не могли полностью выразить наш энтузиазм перед лицом этого таланта, который наряду со счастливыми новшествами в области формы открыл новую эру в развитии поэтического чувства». То, что так проницательно было подмечено Листом в пианистической манере Шопена, присутствовало и в искусстве польского композитора. Уникальной «биографией» поэтического чувства, «историей» творческого духа хотелось бы назвать творческое наследие Шопена. Памятными страницами этой истории являются четыре баллады, созданные Шопеном в последующие десять лет по его приезде в Париж.

Шопен был первооткрывателем этого жанра в истории фортепианного искусства. Прообразы шопеновских баллад – в камерно-вокальном искусстве начала XIX века, и прежде всего у Шуберта. Однако источником вдохновения для Шопена были не музыкальные, а скорее литературно-поэтические прообразы: идея создания баллад, проникнутых эпико-драматическим тоном, взрывчато озаренных и в то же время созерцательных, была подсказана Шопену творчеством Адама Мицкевича. Известно, что в программной основе Первой баллады – поэма Мицкевича «Конрад Валленрод», повествующая о борьбе Речи Посполитой против тевтонов, Вторая и Третья баллады навеяны его же поэмой «Свитезянка». Но, конечно, при всех схожих драматургических коллизиях и настроениях в балладах Шопена присутствует не конкретная, а скрытая программность: сюжет возникает из эмоциональных движений тонко организованной души художника – внутренний, неизреченный сюжет. Потому-то в исполнительской истории баллад нет двух похожих прочтений. По этой же причине шопеновские баллады привлекали и продолжают привлекать пианистов самых различных манер и творческих ориентаций (среди них Альфред Корто, Артур Рубинштейн, Владимир Софроницкий, Станислав Нейгауз, плеяда современных исполнителей).

Записанные на данной пластинке баллады Шопена отнюдь не разрушают наших представлений о традициях их исполнения. И в то же время трактовка Воскресенского открывает новые перспективы восприятия романтического искусства.

В прочтении пианиста четыре самостоятельных сочинения образуют как бы единый цикл. Впечатление завершенности создается, прежде всего, благодаря интересно найденной «сквозной» драматургии темброобразов, переходящих от баллады к балладе. Именно так к примеру, воспринимается эпизод Prеsto con fuoco Второй баллады: решительное вторжение огненных, дерзновенных сил, «рассекающих» мягкий камерный тембр начального Andantino, является как бы образно-смысловой реминисценцией из Первой баллады. Интонационная чуткость начальных речитативов Четвертой баллады, в свою очередь, призвана соединить эмоциональные сферы медленных эпизодов Третьей и последней баллад. Пианист подчеркивает это не только тембровым сходством, но и характерной общностью интонационно различного материала: спокойный эпический тон повествования в начале Четвертой баллады словно «продлевает» настроения Третьей.

Единство замысла выявлено точным, лаконичным арсеналом исполнительских средств. Прежде всего, это выразительная декламационность, близкая к вдохновенной поэтической речи, владение импровизационной техникой rubato. Экспрессия гибкого ритмического рисунка удерживает слушательское внимание с первых тактов до конца цикла.

Воскресенский мыслит точно: музыкальные фразы четки и завершенны. При этом сохраняется обобщенность крупных построений: каждая предшествующая фраза подготавливает новую мелодическую мысль; каждая новая звуковая краска «вырастает» из предыдущего тембра. Нить повествования, таким образом, не прерывается, смысловые кульминации рельефно выявлены, музыкально-поэтический смысл выражен полно, во всех оттенках. Здесь отметим еще одну особенность пианиста: замечательное ощущение развития музыкальной формы во времени.

Взаимообусловленность интонаций, постоянство тембровых характеристик, художественное единство всех элементов звуковой ткани в итоге подчинено у Воскресенского главному – психологической правде. Он ведет свой рассказ и умно и страстно.

В свое время Б. Асафьев сказал о Шопене: «Звезда разума и изысканного вкуса в сфере пианизма». Исполнительская концепция Воскресенского освещена светом этой звезды.

В. Чинаев

винил С10 22163 004

Вы считаете, как и все, что Конан Дойль написал только 56 рассказов и четыре романа?

О, тогда мне есть чем вас удивить, потому что существует необычайный 57-й рассказ, который отдельно не входил ни в одно из известных собраний его сочинений.

И, почти наверняка, никогда не переводился. Вы сейчас первыми о нем узнаете, ибо находится он в совершенно необычайной библиотеке.

Но расскажу все по порядку.

Начало 20-х в Британии было трудным и отчаянным временем. Сотни тысяч жизней бездарно сгинули в полях Фландрии и Франции. С карты Европы исчезло несколько империй. Монархическое правление виделось пережитком. После отречения и убйства императора России и падения Австро-Венгерской монархии качнулся под Георгом Пятым и британский трон: усиливались республиканские настроения, от короля требовали отречения. Экономика — в упадке. Появились явные предвестники распада самой крупной империи в мировой истории, расширявшейся более чем двести лет. Более того — многим становилось ясно, что рушится весь европейский миропорядок, сложившийся примерно со времени объединенной победы над неистовым корсиканцем.

Видео дня

И как же решают в британской монархии 1921 года противостоять нарастанию энтропии?

Удивительно: сделать кукольный дом! Запечатлеть уходящее.

Феноменально несчастливая в браке внучка королевы Виктории, принцесса Мария Луиза Шлезвиг-Голштейнская, решила порадовать подругу детства королеву Марию (жену английского короля Георга Пятого) уникальным подарком — самым большим и великолепным кукольным домом на свете.

Она связалась с другом и архитектором сэром Эдвином Лютьеном, и тот сразу увидел изумительный (философский и деловой!) потенциал этой идеи. Три года лучшие художники, краснодеревщки, ювелиры, плотники проектировали и создавали эту изумительную “кукольную” резиденцию.

Что такое кукольный дом? Есть в этой идее что-то будоражащее и умиротворяющее одновременно. Это полностью подвластный тебе маленький мир, это та иллюзия контроля и предсказуемости, которые невозможны в реальном мире. Но не только. Первая мировая война показала необычайную хрупкость того, что считалось незыблемым. С германских цеппелинов впервые сбрасывали бомбы на Лондон: в Великой войне впервые стерлась граница между “театром войны” и тылом — безопасности, когда война, не осталось ни для кого…

“Я создавал то, что переживет всех нас и понесет в будущее и в незнакомый грядущий мир то, как мы жили. Это уменьшенная копия нашего уходящего мира”, — писал сэр Эдвин в 1921 году, охваченный понятным эсхатологическим чувством.

Фасад имитировал обманчиво воздушную георгианскую неоклассику Кристофера Рена (имитация портландского камня) и на шарнирах поднимался вверх, чтобы видны были интерьеры комнат.

Все там было настоящим, в масштабе 1:12.

Проведено электричество и водопровод, работали лифты. Известных художников попросили расписать потолки и исполнить миниатюрные копии. В комнатах прислуги — чудо техники: пылесос и швейная машинка “Зингер”. На кухне — точные копии баночек с джемом, кофе, крошечные бутылочки шампанского Veuve Clicquot (да-да, самая знаменитая веселая вдова на свете!), печений McVities ( с логотипами производителей, многие благополучно процветают и сейчас!), машины для гаража изготовили на заводах Rolls Royce, ювелиры фирмы Cartier изготовили каминные и напольные часы. Знаменитый ландшафтный художник разработала дизайн сада и сам Густав Холст написал музыку для миниатюрных нот на рояле…

Дом получился таким изумительным, что стал сенсацией на Выставке Искусств и Ремесел Британской Империи 1924 года. Для производителей, поставивших копии своих товаров с хорошо различимыми логотипами, это также явилось прекрасной рекламой. Выставку посетило более двух миллионов человек. Люди выходили воодушевленные: если в стране еще умеют делать такие удивительные по мастерству и практической бесполезности вещи, не все еще пропало!

Самое необычайное в домике — библиотека! Здесь настоящее все: копии картин, и росписи, и гобелены, и мраморный камин, и персидский ковер, и глобус, и книги! Да, все это крошечные фолианты с сокращенными текстами Библии, Шекспира, Диккенса. Королева Мария могла достать их с полки и полистать под лупой. Всем известным британским авторам были заказаны миниатюрные произведения для этой библиотеки. Для них писали — Томас Харди, М. Джеймс, Эдит Уортон, Олдос Хаксли, Редьярд Киплинг и многие другие. Понятно, что отказались только Вирджиния Вульф и Бернард Шоу. Их не стали уговаривать. А вот Конан Дойль согласился. Он написал самый короткий рассказ “Как Уотсон научился трюку” (если перевести дословно). И еще замечательно, что книга эта рукописная. Рука самого Конан Дойля.

Конечно, я купила ее миниатюрную копию.

Вот мой (неотредактированный) перевод этого самого маленького рассказа о Уотсоне и Холмсе.

“Уотсон внимательно следил за своим компаньоном с тех самых пор, как тот уселся за стол завтракать. Холмс поднял глаза и увидел его взгляд.

—Так, Уотсон, о чем Вы думаете?”- спросил он.

—О Вас.

—Обо мне?

—Да, Холмс. Я думал о том, как банальны все Ваши трюки и как удивительно, что они продолжают вызывать интерес у публики.

—Совершенно с Вами согласен, — сказал Холмс. — Более того, припоминаю, что и сам говорил нечто подобное.

—Вашему методу, — сказал Уотсон резко, — Не так уж трудно научиться!

—Вне всякого сомнения, — с улыбкой ответил Холмс- Может, Вы и сами приведете пример такого метода размышлений.

—С удовольствием, — сказал Уотсон. — И могу сказать, что Вы были чем-то озабочены, когда одевались сегодня утром.

—Прекрасно! — сказал Холмс,- Как Вы об этом догадались?

—Вы обычно довольно аккуратны, а тут забыли побриться.

—Боже мой! Это действительно проницательно, — сказал Холмс, — Я и понятия не имел, что Вы такой одаренный ученик! Осталось ли нечто еще, что не смогло укрыться от Вашего орлиного глаза?

—Да, Холмс. У Вас есть клиент по фамилии Барроу, дело которого Вам не удалось распутать.

—Боже мой, как Вы об этом узнали?

—Я видел конверт с этим именем. Вы открыли его, издали стонущий звук и поглубже засунули конверт в карман, с гримасой боли на лице.

—Восхитительно! Вы очень наблюдательны.

—Опасаюсь, Холмс, что Вы также занялись финансовыми спекуляциями.

—И как Вам удалось догадаться, Уотсон?

—Вы открыли газету на биржевой странице и издали громкий, заинтересованный возглас.

—Что ж, это очень умнО, Уотсон. Что-нибудь еще?

—Да, Холмс, вместо своего халата Вы надели черный сюртук, это говорит о том, что Вы ожидаете визита кого-то довольно важного.

—Что-нибудь еще?

— Я не сомневаюсь, Холмс, что нашел бы и еще, но я привожу только несколько этих пунктов, чтобы доказать: есть и другие люди в мире, столь же проницательные, что и Вы.

—Есть и не столь же проницательные, — сказал Холмс- Признаюсь, Уотсон, их не так уж много, но я должен включить и Вас в их число.

—Что Вы имеете в виду, Холмс?

—То, мой дорогой друг, что Ваши заключения не так удачны, как мне бы хотелось.

—Вы хотите сказать, что я ошибся.

— Боюсь, что так. Давайте рассмотрим каждый пункт. Я не побрился, потому что отправил бритву точильщику. И надел сюртук, потому что у меня, к несчастью, был назначен визит к дантисту. Его зовут Барлоу, письмо было от него, оно подтверждало назначенное время. Страница о крикете в газете идет рядом с финансовой, и я проверил, как сыграла команда Саррея против Кента. Но, продолжайте, Уотсон, продолжайте! Это довольно банальный трюк и, я уверен, вскоре Вы его освоите!

The end”

“Кукольный” дом королевы Марии выставлен в Виндзорской крепости хрупким апофеозом ушедшей эпохи, в его окнах горят крошечные люстры, слышится призрачная музыка…

Домику почти сто лет.

Хрупкое пережило то, что казалось незыблемым…

Ах, как часто мы столь же проницательны о будущем, как и старый, добрый Уотсон)))